Зверь - Мола Кармен

— Это какая-то абракадабра, Диего. У тебя в голове больше фантасмагорий, чем в этом театре.

— Ты ничего об этом не слышал от других полицейских?

— Моя задача — охранять ворота Мадрида. Где же я могу что-то услышать?

— Ну, может, кто-то из бывших коллег что-нибудь сболтнет. Держи меня в курсе.

— Если бы кто-то нашел на трупе золотую эмблему, то непременно присвоил бы ее и продал, уж не сомневайся. Я именно так и поступил бы.

Загадка не давала Диего покоя. Четыре девочки, найденные убитыми и растерзанными, пропали задолго до того, как их трупы оказались на улице, причем всякий раз останки были недавними. Это, а еще ссадины, которые доктор Альбан и сам Диего видели на запястье Берты, означали, что кто-то неделями держал девочек в плену, прежде чем убить. Но зачем?

— Не знаю, Диего, ведь это животное, медведь… Ты знаешь, почему медведи делают то или другое? Я, например, не знаю.

— Да забудь ты эти басни. Их убивает такой же человек, как мы с тобой.

— Значит, не нужно быть гением, чтобы догадаться, что он с ними делает все это время… Ты разве сам не понимаешь, почему версия с медведем лучше? Каким же выродком надо быть, чтобы так растерзать ребенка!

— Зверем.

Девочки, которых держат в плену неделями. Девочки, до которых нет дела никому, кроме этого изверга. Он пользуется ими, пока не надоест, а потом разрывает на куски, разбрасывает, как фрагменты мозаики, словно хочет стереть то, чему они стали свидетелями. Как бы ужасно это ни звучало, других версий у Диего не было.

От раздумий его отвлек женский смех. Женщина стояла перед ученой собакой не одна, а с кавалером — расфранченным господином в сюртуке, лаковых ботинках и белом шейном платке. Диего и раньше встречал здесь этого, как говорят в Лондоне, денди, кудрявого и светловолосого. Звали его, кажется, Амбросэ. Денди спросил собаку, изменяла ли его спутница супругу, и собака бешено затрясла головой в знак подтверждения. Диего не слышал ни раскатистого хохота Амбросэ, ни аплодисментов зрителей. Театр как будто опустел, и в установившейся тишине его уши способны были различать только голос дамы, ее кристально-чистый смех.

— Кто эта сеньора?

— Ана Кастелар, жена министра, герцога Альтольяно.

Диего был очарован дамой, и это не укрылось от его друга.

— Не вздумай впутаться в историю. Ты меня слышишь? — требовательно произнес Доносо.

— По мнению собаки, голова министра уже не раз была увенчана рогами. Что ему до того, если случится еще раз?

Ане Кастелар еще не было тридцати, но она уже приближалась к этому возрасту. Кареглазая брюнетка с яркими губами и белоснежными зубами, высокая, стройная, элегантно одетая, Ана выглядела удивительно гармонично.

— У нее уже есть кавалер. Если она и собирается изменить мужу, то точно не с тобой.

— Возражаю! Бьюсь об заклад, что ее лощеного кавалера скорее заинтересуешь ты.

Взяв Ану Кастелар под руку и нашептывая ей что-то на ухо, Амбросэ увел ее со сцены. Их место заняли другие желающие задать собаке вопросы. В толпе праздных зевак взгляды Аны и Диего встретились, женщина мгновенно отвела глаза, но позже Диего заметил, как она несколько раз посматривала на него украдкой, и по ее лицу было видно, что нашептывания кавалера ей уже не интересны. Романтическая, безрассудная птица, обитавшая в душе Диего, бодро расправила крылья. Как только Амбросэ наконец оставил даму в покое, Диего решительно подошел к ней:

— Ана Кастелар?

— С кем имею честь говорить?

— Диего Руис, репортер из «Эко дель комерсио». Мне хотелось бы взять у вас интервью о жизни королевского двора.

— О королевском дворе вам следует расспросить моего мужа.

— Но меня не интересует ваш муж. Меня интересуете вы.

Ана одарила его презрительным взглядом, притворившись, что оскорблена его наглостью. Но Диего было не обмануть такими уловками; он знал: она вот-вот угодит в расставленные им сети.

— Сожалею, но сейчас я вынужден откланяться. Меня ждут в другом месте, — произнес он.

— В таком случае…

Репортер простился с ней подчеркнуто вежливым, глубоким поклоном истинного кабальеро. К другу он вернулся сияющий и довольный, словно попытка познакомиться увенчалась успехом. Он незаметно оглянулся и заметил, что к Ане вновь подошел Амбросэ, схватил ее под руку и увлек к выходу, пичкая по дороге бог весть какими сплетнями. Принужденная улыбка Аны позволяла предположить, что она все еще думает о коротком разговоре с репортером.

— Ты наживешь себе неприятностей, Диего, — предупредил Доносо.

— Успокойся, приятель. Ничего такого я не сделал!

— Я слышал это уже тысячу раз, и это всегда оказывалось не так.

Доносо уже давно — с тех пор как его бросила жена и он убил на дуэли ее любовника — утратил интерес ко всякой романтике. Он с удовольствием мог составить приятелю компанию: они ходили в театр, в кафешантан, в таверну, а время от времени, когда природа требовала свое, звал Диего с собой в один известный дом на улице Баркильо. Поговаривали, что там можно найти самых красивых женщин Мадрида — кубинских креолок. Когда у Доносо водились деньги, он даже посещал дом Хосефы Львицы на улице Клавель. Но ни о каких интрижках не желал и слышать. Диего же по таким заведениям был не ходок: его настолько увлекало искусство ухаживания — пусть иной раз это и приводило к неприятностям, — что он наотрез отказывался покупать услуги продажных женщин.

Выйдя из театра на Кабальеро-де-Грасиа, приятели направились в сторону Пуэрта-дель-Соль. Шли молча; Диего — рассеянно и с удивлением отмечая, что впервые с тех пор, как ему пришлось побывать в Серрильо-дель-Растро, он думает не о Звере, а об улыбке женщины. Он размышлял о ходивших по городу слухах и пересудах, будто Ана Кастелар неверна мужу. И ему вдруг захотелось, чтобы они были и правдой, и ложью. Правдой — потому что тогда они давали ему шанс. Ложью — потому что ему не хотелось думать о ней как об особе легкомысленной.

Доносо предположил, что друг уже мечтает о новом романе. Диего не стал его переубеждать, но повел Доносо в пивнушку на улице Ангоста-де-Махадеритос: он хотел выпить и выбросить из головы мысли об Ане Кастелар.

— Мне нужно попасть в лазарет Вальверде, — неожиданно произнес Диего.

— Зачем? Решил заразиться холерой?

— Там лежит Хенаро, отец Берты.

— Забудь ты эту девочку, дружище…

— Ты же полицейский, Доносо. Неужели тебе совсем не интересно потянуть за ниточку, попытаться раскрыть это дело?

— Я был полицейским, пока не окривел. Теперь я могу только помогать в охране городских ворот. Протянул день без приключений — и то слава богу.

— И тебя не волнует, что чертов Зверь продолжает убивать детей?

— Меня волнует, достаточно ли у меня денег на то, чтобы угостить тебя выпивкой. На это и на хлеб насущный.

Диего посмотрел на него с иронией, но в душе он сочувствовал другу. Интересно, страдал бы он сам так же, лишившись глаза? Как знать… Но всегда стоит попытаться примерить на себя чужую шкуру.

— Хорошо, не помогай мне, я ведь и не прошу со мной ехать. Только раздобудь мне какой-нибудь пропуск.

Здоровым глазом Доносо оглядел упрямого приятеля. Потом допил свою рюмку и попросил хозяина налить еще по одной.

— Только что умер судебный врач, об этом говорили у ворот Святого Винсента. Я могу достать тебе его удостоверение. Но если тебя поймают, то будут большие неприятности.

— Спасибо, дружище.

8

____

На берегу Мансанарес Лусия увидела сотни простыней, рубашек и прочего белья, развешанного для просушки. Прачечная Палетин, в которой работала ее мать, была далеко не самой большой в городе — всего пятьдесят семь рабочих мест, но каждый день почти четыре тысячи женщин зарабатывали на жизнь стиркой белья на реке — тяжелейшим низкооплачиваемым трудом, который уродовал им руки и лишал здоровья. Каждое утро разносчики обходили весь Мадрид, собирая грязную одежду, чтобы женщины перестирали ее и вернули до захода солнца. Кроме воскресений, у прачек не было выходных; не было и перерывов на отдых (не работаешь — не получаешь жалованья). Зимой вода в реке становилась ледяной, это приводило к обморожениям, бронхитам и ревматизму. Весь день женщины стояли на коленях, каждая в своей деревянной кабинке, и терли белье о доску, пока оно не становилось чистым. Те, кто работал на себя, должны были сами варить мыло из кипящей в глиняных тазах печной золы. «Палетин» обеспечивала мылом только своих работниц. Им прачечная предоставляла и услуги своих разносчиков. Эти условия можно было бы считать выгодными, если бы в «Палетин» не принимали любое белье, в том числе от больных холерой. Многие прачки заражались. Именно это произошло с Кандидой.