Юрий Дольд-Михайлик - Гроза на Шпрее

— О, господин Шульц, я очень рад, что вы правильно расставляете акценты. Вы человек молниеносных решений. У вас в крови есть что-то от американской деловитости, и, я надеюсь, мы быстро найдем общий язык, тем более, что обязанности ваши будут не такими уж сложными, а платим мы… Короче говоря… к вашему счету кое-что добавится, да еще и в нашей валюте.

— Надеюсь оправдать доверие и снабжать вас интересной информацией. Я уже сегодня прихватил с собой кое-что из того, что может заинтересовать мистера Гордона.

— Да, нас очень интересует ваша работа в «Семейном очаге». Это золотая жила для разведки. Столько людей — и все шито-крыто. Следует отдать должное Нунке, это он все придумал. Ваш материал я передам начальству и доложу обо всем.

Григорий закурил, прищурился и посмотрел в зал.

Боже, как ему надоели эти расфранченные дамы и господа. Стук ножей и вилок, сентиментальная немецкая музыка, эта «Розамунда…» Но надо терпеть…

— Кстати, Хейендопф, как там поживает та певица, которую вы вывезли из Италии?

— О, Джованна далеко пошла. Ею увлекся Думбрайт, босс, я пребываю в некоторой зависимости от него. Пришлось уступить и ее. А женщина… — глаза его похотливо сверкнули. — Правда, в последнее время она стала чересчур кусачей. Все ее не устраивало, стремилась добиться ангажемента, нервничала, часто плакала. Вот уж придется боссу с ней помаяться.

Григорий поднялся, подозвал официанта:

— Извините, мистер Хейендопф, но меня ждут неотложные дела. Теперь их особенно много. Да и не нужно, чтобы нас часто видели вместе.

— Я позвоню вам. Обращусь с просьбой разыскать своего «дядю». Когда приду «подавать заявление», мы все окончательно уточним. Назовусь немецкой фамилией, ну, скажем, Шнитке.

Григорий нервно расхаживал по кабинету. Крайне необходимо встретиться с полковником. Накопилось много неотложных вопросов. Есть очень важная информация.

Сегодня в разговоре с Нунке он попытается узнать о школе, возможно, тот вспомнит и некоторые фамилии. Беспокоит и Воронов. Григорий чувствует, как это насторожит шефа, хотя, судя по всему, шеф еще верит ему. Правда, тогда в ресторане босс не знал, что Воронов перебежал не к англичанам, а к русским. И это может изменить положение Григория. Ухудшить или укрепить? Ведь бегство Воронова сняло все подозрения с Домантовича, а в школе Гончаренко работал вместе с ним. Но все равно опасность еще не миновала…

Неизвестно, что содержится на пленке Больмана. Держать ее при себе очень опасно. Настораживает и обыск. Больман намекал, что готовит самых отчаянных головорезов школы к какому-то важному заданию. Если Григорий раскроет и сорвет его, ниточки потянутся к Шульцу, и тогда распутается весь клубок: дружба с Вороновым, встреча с Больманом, знакомство с агентом и, наконец, срыв засекреченной диверсии, о которой никто, кроме двух-трех исполнителей, не знал до разговора Зикке с Григорием.

Вызов к Нунке тоже тревожил. Григорий понимал, что речь опять пойдет о каком-то ответственном деле.

Нунке заметно сдает: сказываются возраст и последствия тяжелого заболевания гриппом. История с Карлом Лютцем и Вороновым окончательно доконала его. Но все равно он еще очень опасен.

Надо позвонить Марии, встретиться с ней и попросить связать его с полковником. А это тоже рискованно…

В аптеке все было перевернуто вверх дном. Валялись разбитые стаканы и тарелки. Столики, сдвинутые со своих мест, торчали ножками вверх. В провизорскую невозможно было войти. Под ногами хрустели раздавленные пробирки и таблетки. Мария, опустив голову, сидела на стуле.

Из этого состояния ее вывел телефонный звонок. Подходить не хотелось. Видимо, снова вызов в полицию, снова давать показания, снова этот Петерсон, торговля наркотиками. Как она устала от всего этого! В прошлый раз ее освободил от неприятных разговоров господин Ленау, даже отпустил на несколько дней отдохнуть с друзьями. А теперь он сам тяжело ранен, врачи даже не гарантируют, что старик выживет. Но благодаря его стойкости арестован убийца Клары и спасена Рут. Надо сегодня же поехать в больницу, может, удастся увидеть герра Себастьяна и поблагодарить его за все.

Телефон все звонил, Мария, тяжело поднявшись со стула, сняла трубку:

— Фрау Кениг, я взял два билета на восьмичасовой сеанс. Вы свободны сегодня вечером?

— Конечно, очень вам благодарна за внимание.

Марию охватило волнение. Ведь после истории с Кларой она и Фред договорились пользоваться ее телефоном только в крайнем случае: за аптекой могли установить наблюдение. И если Фред решается на встречу, значит, случилось что-то серьезное.

До восьми еще три часа. Надо как-то скоротать время, не дать Рут почувствовать свое волнение. Чтобы немного успокоиться, Мария вместе с девушкой начинают прибираться. Так быстрее пройдет время.

Наконец стемнело. Мария смотрит в окно, на улице зажигаются фонари. И вдруг ей показалось, что в подъезде напротив кто-то прячется. Она опускает жалюзи, просит Рут запереть дверь. Увидев, что все закрыто, Фред поймет, что ему грозит опасность, и проедет мимо. Вскоре доносится рокот, и на улице появляется его машина. Время приближается к восьми. Не сбавляя скорости, машина проезжает мимо аптеки, и в тот же миг Мария видит человека, который вышел из соседнего парадного, проводил взглядом автомобиль, снова вошел в подъезд и исчез.

Первый испуг прошел. На душе стало спокойнее. Молодец Фред, все понял, не зашел. «Но я ему очень нужна. Как же нам встретиться? Звонить ему я не имею права. Возможно, он под подозрением и поэтому сам говорил из автомата?»

Фред — теперь уже не просто товарищ по работе, а самый дорогой для нее человек. Боже, как она осмелилась дать волю своему сердцу? Стоит ей остаться одной, как все ее существо заполняет Фред. Где-то вдали, переливаясь золотом, сверкают купола церквей, струится Днепр в сизой дымке, и двое счастливых, беззаботных людей, взявшись за руки, идут под сенью раскидистых каштанов, вздымающих к небу красноватые резные свечи.

Будет ли когда-нибудь так? Фред, зелень, люди, вода, и все — твое.

Мария встряхивает головой, отгоняет мечты. Взгляд ее снова становится строгим. Она настороженно смотрит на подъезд соседнего дома.

Слышатся приближающиеся шаги. Наконец у дверей в свете фонаря возникает фигура Эрнста. Мария еще не успела опомниться, как Рут уже подбежала к двери.

— Ну как? — Мария вопросительно смотрит на Эрнста.

— Плохо. Отец не приходит в себя. Врачи не дают никаких гарантий. Я забежал к вам на минутку. В больнице кончились кислородные подушки, боюсь, что ночью их негде будет достать, хочу попросить у вас…

— Сейчас, сейчас…

Рут стояла, прислонившись к полке, и молча кивала головой.

Эрнст схватил подушки, обнял девушку, прижал к груди.

— Я позвоню вам, как только будут новости…

— Эрнст, могла бы я увидеть Зеллера? Мне нужно с ним поговорить. Понимаю, вам сейчас не до этого, но…

— Постараюсь, фрау Кениг.

Стелется поземка. Резкий холодный ветер бьет в лицо. У Григория раскалывается голова, перед глазами плывут разноцветные круги. С большим трудом он заводит машину. Уже полвосьмого, нужно как можно быстрее добраться до аптеки. Там Мария даст порошок, Григорию полегчает, и они смогут спокойно все обсудить.

Но жалюзи на окнах опущены, двери закрыты. Такое впечатление, будто в аптеке никого нет. Григорий весь напрягается. А вдруг за эти несколько часов что-то произошло и Марию арестовали? Возможно, Себастьян Ленау бредил и сказал нечто такое, что вызвало подозрение?

Григорий проезжает мимо аптеки. Доехав почти до конца улицы, он, не останавливаясь, оглядывается и видит, как из соседнего подъезда вышел человек.

Итак, свидания с Марией не будет. Скорее всего, следят не за ней, а ждут кого-то из компании Петерсона. Но все равно Григорий не имеет права появляться в аптеке. Более того, он даже не может снова позвонить. Ее телефон прослушивается, — теперь в этом нет сомнения.

Головная боль усиливается. Мысли путаются, перепрыгивают с одного на другое. Нет, так ничего не получится. Скорее домой, принять таблетки, а когда боль пройдет, решить, как действовать дальше.

Но таблетки не помогают. Григорий, вытянувшись, лежит на кровати, прижимает ко лбу грелку. Кажется, в мире нет больше ничего, кроме этой боли, заполнившей его всего. Навалилась, как огромная каменная глыба, давит, разрывает голову, Но все равно сквозь боль и мрак пробивается мысль о встрече с полковником. В висках стучит, будто кто-то бьет по голове дубиной. Этот стук медленно превращается в рокот мотороллера. Григорий еще не может понять, что это значит, но уже где-то в памяти возникает почтовая открытка. Неисправный мотороллер и открытка… Надо сделать усилие и объединить эти детали. Краем сознания он понимает, что требуется от него, но додумать до конца не может. Перед глазами кружатся детали разобранного мотороллера и разнообразные открытки с портретом полковника…