Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

нужно было решать, что ей делать дальше в ее нынешнем статусе. Не использовать такой контакт было бы верхом безумия, но как в сложившейся ситуации им распорядиться?

Блюм постоянно уговаривал ее переехать жить к нему, но она неизменно отказывалась: это усложнило бы ее взаимодействие с друзьями. Кроме того, он всячески пытался затащить ее к гинекологу, квалификация которого, как он сам утверждал, — «высшая категория в рейхе». Это, по правде сказать, раздражало Мод, но деваться было некуда, приходилось мягко отнекиваться, ссылаясь на мифическую знакомую акушерку.

Со дня, когда Мод уличила его в причастности к разработке уранового оружия, они не возвращались к той словесной перепалке, как будто ее и не было вовсе. Но Мод готовилась, выбирала момент, чтобы возобновить разговор. Блюм же отнесся к сказанному ею скорее безразлично, как к эмоциональному выплеску женщины в положении: мысль о будущем отцовстве заслонила для него все темы, тем более политические, к коим он всегда, несмотря на войну, прикасался с прохладной брезгливостью.

Тем более удивительно, что спустя полторы недели Блюм, раскуривая перед окном в сад свою бриа-ровую трубку, без всякого, казалось бы, явного предлога вдруг произнес:

— А мы разработали новую установку для разделения изотопов.

— Что это значит? — спросила Мод как можно более равнодушным тоном.

Трубка Блюма пыхнула пахучим голубым дымом. Он устало посмотрел на Мод и с горечью усмехнулся:

— Ну, как тебе сказать. Установка... С магнитом... с таким, видишь ли, кольцеобразным разделительным магнитным полем. и с плазменным источником паров ионов по центру.

— И что она дает?

Блюм пожал плечами, примял пяткой тампера табак в трубке.

— Дает возможность разделять изотопы урана и, соответственно, накапливать оружейный уран.

— Интересно. Ты можешь разъяснить это на бумаге?

— Да все очень просто. — Он взял карандаш и лист. — Сейчас я тебе покажу.

Мод вошла в его сердце, как нож в масло, и извлечь ее оттуда возможно было лишь с кровью и мясом. Страсть и нежность заглушили в нем любые доводы рассудка, он словно переступил порог новой, замечательной жизни, о какой ранее даже не помышлял. Сама же Мод видела в нем преимущественно инструмент, которым удобно взломать нужный замок. Это была ненависть, холодная и непримиримая, погасить которую не способны никакие чувства.

Только спустя пять дней Мод удалось передать Дальвигу микропленку с рисунком Блюма — саму бумагу она демонстративно оставила на письменном столе. Дальвиг неделю отсутствовал, был в командировке в Баварии; с Гесслицем же связаться не представлялось возможным.

В тот вечер они с Блюмом собирались ехать в Гарнизонную церковь Потсдама, где, благодаря ее мемориальному статусу (там в 1933 году Гинденбург символически передал власть Гитлеру), невзирая ни на что, по-прежнему регулярно давали органные концерты.

Как и договорились, ровно в шесть с четвертью Блюм ожидал Мод перед домом, в котором она снимала комнату, на Майергассе. Двигатель он не заглушил. Пальцы его легонько барабанили по рулю.

Вот в ее окне шевельнулась занавеска. Показалась Мод и махнула ему рукой. Блюм, разумеется, не мог знать, что каждый раз, когда она покидала квартиру, занавеска должна была наполовину закрывать окно, а когда возвращалась, то немедленно отодвигала ее, что означало: ничего не случилось, я дома. Знак предназначался связному Дальвига, который внимательно следил за ее окном.

Между тем все последнее время сотрудники гестапо со скрупулезной обстоятельностью прочищали адреса, по которым могла проживать девушка по имени Эрна: улица за улицей, дом за домом, подъезд за подъездом. Фотографию миловидной блондинки предъявляли не только тем, кто сдавал комнаты, но и местным жителям, старикам на скамейках, дворникам, продавцам в магазинах, даже детям. Отрицательное покачивание головой нисколько не умаляло служебного рвения сыщиков, наоборот — указывало, что кольцо поиска неумолимо сжимается.

Беда в том, что задолго до роковых событий Мод опрометчиво зарегистрировалась у хозяйки квартиры, куда перебралась теперь как Эрна Байбах.

Ей не хотелось идти на концерт. Она предпочла бы свернуться на диване и, закрыв глаза, лежать, ни о чем не думая. или нет, лучше — представляя себя в раннем детстве, на берегу речки, знойным летом. Издали доносится мамин крик: «Машуля-а, иду-у!» Мама возвращается из лесу с подолом, полным грибов. «А вот ягодки. Смотри, какая малинка». В высокой траве — целый мир. Кипит маленькая, серьезная жизнь. Куда-то бегут муравьишки, торопятся, тащат сухие иголки. Запрыгнул на тонкий стебелек и замер, покачиваясь, зеленый кузнечик, смотрит бусиной глаза: что тебе? С сердитым гудением пронесся, петляя, толстый шмель — выбрал розовый цветок клевера и затих на нем, занят делом. Мама сдергивает пальцами метелочку с травинки мятлика и, спрятав ее в ладони, спрашивает: «Петушок или курочка?»

«Петушок или курочка?» — повторяет Мод. На губах ее расцветает невольная улыбка. А речка та звалась Волонча. «Петушок или курочка?»

Как только она появилась в дверях своего подъезда, от стены противоположного дома отделились две фигуры в одинаковых серых костюмах и, отбросив горящие папиросы, решительно направились к ней.

Мод сразу их увидела. Одновременно открылась дверца «Опеля», и навстречу ей, с сияющей улыбкой, начал вылезать Блюм. На мгновение Мод замерла на месте, но в ту же секунду она метнулась в противоположную от него сторону. Те, что шли к ней, бросились следом. С пронзительным визгом тормозов из подворотни наперерез Мод вылетел черный БМВ, из которого выскочили трое. В одно мгновение Мод скрутили, затолкнули на заднее сиденье, машина сорвалась с места и исчезла за поворотом.

Всё произошло с такой скоростью, что Блюм не успел даже осознать случившееся, так и продолжая остолбенело стоять возле своего автомобиля с гвоздиками в руке. В том, что Мод бросилась в сторону от него, содержалось одно желание — увести гестаповцев от сверхценного для советской разведки объекта.

Только поэтому она не успела проглотить ампулу с цианидом.

Иваново—Москва, 1 ноября

В начале недели Ванин поручил Валюшкину съездить в Иваново и навестить в Интернациональном детском доме мальчишку по имени Саша Леонтьев.

— Узнай, как он там? Учителей расспроси. Что? Как?.. Какие отметки? — напутствовал Ванин, сунув ему видавшую виды фотокамеру ФЭД. — Сфотографируешь его. Фотографировать умеешь? Сделай такую карточку, чтобы виден был лагерь. ну, Интердом то есть. Название там, качели, поле футбольное. Словом, приметы какие-то чтоб были. Справишься?

— Вы уж меня за дурака, что ли, держите, Пал Михалыч? — надулся Валюшкин. — Я, между прочим, до войны в кружок юных техников ходил. Да и потом. много чего.

— Да ладно, Серега, не обижайся.