Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

ритмичный топот копыт о щебенку проселочной дороги повозка резво неслась по луговым просторам, слегка подпрыгивая на ухабах. В безоблачном небе тонкой стрелкой висел клин уплывающих к югу гусей. Стояла удивительная тишина: ничего, кроме бега, поскрипывания кожаных сидений да лошадиного всхрапывания. Хлыст без дела висел над лоснящимся мускулистым крупом: лошадь сама наслаждалась аллюром без всякого понукания. Отовсюду летел терпкий запах переполненных соком, но уже пожелтевших, отцветающих трав, отчего делалось немного грустно, как от расставания с дорогим человеком, который, казалось, всегда будет рядом.

Вырядившийся в кожаные краги и жокейское кепи, Блюм ловко удерживал лошадку, чтобы та не перескочила в галоп, довольный тем, что довольна была Мод.

— Дай я! — попросила она и осторожно переняла вожжи.

— Придерживай одновременно, — посоветовал Блюм. — Двумя руками. Вот так.

Проскочив березовую рощицу, влетели в живописную деревушку с фахверковыми пряничными домиками, которую словно бы и не коснулась война, промчались сквозь нее и выскочили к запущенному полю, окружавшему маленькую кирху. Мод раскраснелась от удовольствия. Шляпка слетела с головы и повисла за спиной на шелковой тесемке.

— «Большой вальс», помнишь? Луиза Райнер! — крикнула она и запела: — Па-рам па-рам па-рам пам-пам.

Постепенно перешли на шаг. Круп кобылы вилял из стороны в сторону, как у кокетливой бабенки. Сразу навалилось приятное расслабление. Мод уронила воожи на колени. Некоторое время ехали молча.

— Скажи, фон Арденне, умный, образованный человек, он всецело разделяет идеи национал-социализма? — вдруг спросила она.

— Безусловно, — удивленно встрепенулся Блюм. — Но почему ты спрашиваешь?

— Меня удивляет, как могло случиться, что такие замечательные люди, как он и ты, посвятили себя ужасному делу.

— Милая моя Эрнхен, — покачав головой, с усилием вымолвил Блюм, — я занимаюсь наукой.

— Бомбой, — отрезала Мод. — Ты занимаешься урановой бомбой. Чудо-оружием для вашего фюрера.

Повисла тяжелая пауза. Всё было настолько внезапно, что Блюм растерялся. Наконец он тихо спросил:

— Откуда ты знаешь?

— Считай, что догадалась. — Мод швырнула вожжи Блюму. И заговорила вдруг зло, твердо: — Этот бешеный монстр с челкой на прощанье желает так треснуть дверью, чтобы рухнули последние декорации, похоронив под собой всё, что отличает человека от крокодила! Чудо-оружие, которое вытянет из выгребной ямы шайку свихнувшихся негодяев, — в этом ваша научная задача? — Мод возмущенно тряхнула копной светлых волос. — Секрет Полишинеля! Да ведь и ты хорош, Оскар: так кричите со своими учеными друзьями, что каждая собака в округе знает, чем вы занимаетесь. Я не понимаю, как можно не задумываться о последствиях своей работы?

— Меня не интересует политика, — жалко пролепетал Блюм.

— А что ты понимаешь под политикой? — вскинулась Мод: в расширенных глазах ее сверкнули молнии гнева. — Может, русские деревни, сожженные огнеметами вместе с жителями? Или танки на городских улицах? Концентрационные лагеря. ты, вообще, видел эти скелеты в робах «Ост»? А может, куда-то пропавших евреев? Совсем пропавших! Под Брянском ассы люфтваффе на бреющем полете расстреливали колонны женщин и детей. Минск разнесли до последнего дома. Партизанкам выкалывали глаза и отрезали груди, а потом вешали. Вешали! Это и есть политика, которая тебя не интересует?

— Мы защищаемся. — слабо парировал Блюм.

Чувствуя свою власть над ним, Мод не унималась:

— Защищаемся? От кого? От тех, кому принесли неисчислимые бедствия? Вот скажи, когда вы соберете эту бомбу, что вы с ней сделаете? Сбросите ее на какой-нибудь беззащитный город? Убьете сотни тысяч людей одним махом? И будете праздновать успех с шампанским. Или тебя это тоже не интересует?

— Я просто ученый.

— Просто ученый, — передразнила она его.

Повозка остановилась посреди дороги. Блюм глянул на Мод глазами пса, которого пнул сапогом обожаемый им хозяин.

— Кто ты, любимая? — спросил он упавшим голосом.

— Я ненавижу режим Адольфа Гитлера, так и заруби себе на носу. Ненавижу.

Она спрыгнула с повозки и бесцельно пошла в густой траве, отмахиваясь рукой, как от надоевшей мухи. Налетевший откуда-то сильный ветер примял широкой ладонью рыжую шкуру увядающего поля.

— И ты не смеешь меня упрекнуть. не смеешь. И можешь на меня донести, пусть, тебе награду выдадут. И пожалуйста. и на здоровье.

Вдруг она остановилась, повернула к нему бледное, искаженное горечью лицо, заслоненное растрепавшимися на ветру волосами.

— И вообще. — Голос ее дрогнул. — Вообще, кажется. может быть. я не уверена до конца. но. может быть.

Глаза Блюма округлились:

— Что?

— Ребенок. будет ребенок.

— У кого?

— У тебя, дурачок.

Блюм неуклюже соскочил на землю. В мозгу у него всё спуталось. Зацепил крагой о крагу, упал. Вскочил на ноги и бросился к ней, распахнув объятия.

— Эрни, любимая!

Мод солгала. Она не была беременной. Но так у нее появился резерв времени.

Берлин, Майергассе, 7, 29 октября

Блюм размяк. Мысль, что у него будет ребенок, произвела фурор в его сознании. О чем бы он ни говорил, что бы ни делал, беспокойство за Мод, за ее здоровье не покидало его ни на секунду: как она, что ест, что делает? Даже сотрудники и сам фон Арденне обратили внимание на перемены в его настроении.

— Соберитесь, Оскар. Больше внимания. — Арденне задержал придирчивый взгляд на Блюме, который, в состоянии прострации, никак не мог вставить новую пленку в фоторегистратор, фиксирующий работу урановой центрифуги. — Вы либо влюблены, либо перебрали вчера с коньяком. Как бы там ни было, отбросьте свои слабости и давайте работать.

Блюм встрепенулся и с вялой улыбкой на губах занялся делом.

— Вы мне определенно не нравитесь, — не унимался Арденне. — Признавайтесь, что вы еще натворили?

— Ох, профессор, клянусь — ничего. Последней взбучки мне было вполне довольно.

— Вот то-то же, — сердито сверкнул глазами Арденне и уткнулся в кинескоп.

Дело в том, что Блюму сильно повезло. Факт того, что некоторые документы он забирал домой, чтобы там с ними работать, был обнаружен не гестапо, а лично Арденне, когда тот хватился нужной бумаги в отсутствие Блюма. Если бы получилось наоборот, лучшим исходом случившегося была бы ссылка в Дахау. За плотно закрытыми дверями гаража при работающем двигателе «Мерседеса» произошел грандиозный скандал, после чего Блюм бумаги домой таскать перестал. Если бы он был военным, фон Арденне, вероятно, сорвал бы с него погоны, — но хода этой истории он не дал.

Теперь, когда поток документов из лаборатории в Лихтерфельде иссяк, Мод