Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

сегодня, лучше в пять часов пополудни, чтобы забрать ваш заказ. Если возникнет необходимость в устранении каких-либо недостатков, мы сделаем это без дополнительной оплаты. Ваш Пьер Роше». Никаких костюмов Хартман не заказывал. Это было закодированное послание бюро Даллеса, в котором назначалось рандеву в кондитерской «Морис» на Хиршенплатц, традиционном месте встречи агентуры УСС.

Хартман неспешно достал из пачки «Честерфилд» сигарету и закурил. Он сидел в кресле и смотрел на гуттаперчевую фигурку курносого мальчишки в коротких штанах на одной лямке, которая всегда стояла у него на столе. «Интересно, — возникла мысль, — что сейчас делает Санька? Прямо сейчас». Он представил себе парнишку, гоняющего мяч по поляне. Ему хотелось, чтобы было солнце, и трава, и голубое небо в белых разводах облаков. Он бы крикнул ему: «Пас!», а потом они вместе искали бы мяч в зарослях густого кустарника. Хартман протянул руку и повернул фигурку боком.

Что-то было не так с этой открыткой. Какая-то туманная нелогичность. Встреча с Даллесом ожидалась через пять дней. Зачем было вызывать его сейчас, к тому же в место, определенное для контактов с мелкой агентурой? Хартман сунул сигарету в зубы, взял открытку и направился в спальню, где в постели нежилась Клэр. По пути вылил кофе из кофейника в молочную кружку и прихватил ее с собой.

Клэр никогда не вставала рано. К моменту, когда она открыла глаза, Хартман успел побриться, сделать небольшую гигиеническую гимнастику, позавтракать, написать письмо партнеру юридического агентства, которым он руководил, и даже минут десять побездельничать. При его появлении Клэр сонно улыбнулась. Хартман повернулся и упал спиной на подушки, предварительно поставив кружку на тумбочку.

—Будешь? — спросил он, кивнув на кофе.

Она отрицательно мотнула головой:

—Зачем вставать так рано, милый? Не удивлюсь, если в другой раз ты плюхнешься на кровать в ботинках и пальто. Сегодня же суббота.

—Я всегда встаю в одно и то же время. Привычка.

—Плохая привычка. Надо холить свои недостатки.

—По-моему, вставать затемно — большое достоинство.

—А по мне, так самоистязание какое-то. Утром же самые сладкие грезы, самое беззаботное валяние на постели, никаких угрызений, никаких мыслей — ни одной, даже самой завалящей. Давай я тебя поцелую.

—Подожди. — Он выпустил дым через нос, отпил кофе и показал ей открытку. — Что ты скажешь на это?

Она села поудобнее, вынула у него изо рта сигарету, затянулась и прочитала текст.

—Откуда она у тебя? — спросила Клэр.

—Пришла по почте.

Она опять затянулась, взяла у него кофе, отпила, поморщилась и сказала:

—Ну, так по всему это штучки Аллена. Писал, конечно, не он, но под диктовку или под контролем. Хотя… — Она провела пальцем по строчкам: — Я бы сказала, что тут вообще нет Аллена Даллеса. Видишь, в середине третьего предложения стоит запятая? По правилам грамматики, все верно. Но запятая — опознавательный знак, сигнал. Его придумал сам Аллен, чтобы перестраховаться. В его открытках агентам такой запятой нет. И когда открытка без запятой попадает на глаза его доверенных лиц, это лишнее подтверждение, что все в порядке. Если же запятая стоит — это сигнал, что кто-то посторонний внедрился в цепочку. Гестапо, швейцарская полиция, всё, что угодно. Тебе не успели этого сказать? Агента, передавшего такую открытку, автоматически берут в оборот со всеми последствиями. Кто тебе ее принес?

—Не знаю. — Хартман неопределенно взмахнул рукой. — Почтальон.

—Я посчитала бы, что здесь какая-то опасность, милый.

—Думаешь?

Клэр закатила глаза:

—Именно что думаю.

Хартман почесал себя за ухом и задумчиво произнес:

—Тогда ты нужна мне сегодня.

Если и было субботним вечером в Цюрихе какое-то мало-мальски заметное движение, то это на правом берегу Лиммата в Старом городе. К пяти часам почти все столики в кафе, ресторанах и барах, коими полна небольшая Хиршенплатц, Оленья площадь, с примыкающими к ней улочками, оказались заняты праздными горожанами. В легком рокоте голосов слышался то смех, то «о-ла-ла!», то кляцанье велосипедного звонка. Со всех сторон слетались отощавшие голуби, чтобы подкормиться крошками со стола от щедрот сердобольных посетителей уличных бистро; с ними успешно конкурировали крикливые тучные чайки в пестром оперении. Было прохладно, но не холодно, и столы снаружи также не пустовали.

Из гуляющей по площади толпы выступил Чуешев — в короткой куртке, кепке и сером кашне на плечах. Некоторое время он бесцельно перемещался от одного заведения к другому, разглядывал витрины, пролистывал меню, прошел мимо ресторана «Вальдхирш» под барочным эркером, заглянул в окна бара «Оленьи рога», где подавали картофельные лепешки, абсент «Кублер» и стакан, наполненный колотым льдом. Наконец, он добрался до кондитерской «Морис» с фанерным поваром при входе, где встретился со своей домохозяйкой, пожилой фрау Бауэр, которая просто сияла от радости, после чего они зашли внутрь.

Перед широким окном в «Вальдхирш» на Розенгассе Хартман и Клэр пили домашнее белое вино неизвестного происхождения, легкое и приятное на вкус. Отсюда им хорошо был виден «Морис» на другой стороне площади. Хартман шутил, склоняясь к уху Клэр, она охотно смеялась, обнимая его за плечо. Старый седой пианист наполнял пространство ресторана тихой мелодией. К столику подошел официант.

—Господин Лефевр, если не ошибаюсь? — обратился он к Хартману.

—Да, — поднял на него глаза тот.

—Вас просят к телефону. — Официант указал на барную стойку.

Хартман извинился перед Клэр и подошел к телефону.

—Виклунд, — сказал Чуешев, затем последовали короткие гудки.

Хартман поблагодарил бармена, вернулся к Клэр и продолжил развлекать ее небылицами.

В свою очередь Чуешев покинул телефонную будку в кондитерской и вернулся за стол к своей даме, у которой с лица не сходила восторженная улыбка. «Морис» был полон старушек, жующих печенье, от кудахтанья которых голова шла кру́гом. Виклунд занимал столик возле старомодного музыкального автомата с огромным рупором; оттуда он мог видеть всё кафе, а вот те, кто заходил в кондитерскую, замечали его не сразу. По соседству с Чуешевым старая дама с пышной голубой сединой скармливала своему малолетнему упитанному внуку вторую порцию мороженого.

—Ах, господин Максимилиан, я так рада, что вы меня вытащили в это чудесное кафе, — в пятый раз повторила фрау Бауэр, откусывая имбирный пряник крепкими, белыми, как у молодой девушки, зубами. — Последний раз я выбиралась в ресторан с мужем, незадолго до его смерти. А потом… потом пришлось заниматься хозяйством за двоих. Какие уж тут рестораны.

—Это не ресторан, фрау Бауэр, — сказал Чуешев. — Пекарня, кондитерская. Желаете еще чашечку чая?

—Да, да, прошу вас. — Глазки фрау