Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

повертел в руках конверт, на котором аккуратным почерком было выведено по-русски «Для Максимилиана».

Чуешев сидел рядом с ним на скамейке, уперев локти в колени, подавшись вперед. Взгляд был направлен в одну точку. Дым от зажатой в зубах сигареты лез ему в глаза.

—Елена, — сказал он. — Звягинцева. Это от нее. Оставила перед тем, как… ну, в общем, перед уходом.

—Ты что, был на похоронах?

—Не говори ерунды.

—А откуда?

—Тетка ее передала. Позвонила, попросила подъехать. Она не вскрывала. У них не принято. Посмотри.

Цитрас вынул из конверта пачку банковских бумаг. Надел очки и принялся их изучать.

—Счета, протоколы собраний, списки акционеров, договора на поступление золота, переводы по сделкам: шведы, немцы, англичане… и всё такое, — пояснил Чуешев. — Американцы: «Форд», ИТТ, «Стандарт ойл». Посмотри. Там таблицы с телеграфными переводами партийных накоплений. А это Борман. Обрати внимание, куда их переводили — Бразилия, Аргентина. Через какие-то мелкие банки — веером. Огромные суммы.

В глазах Цитраса зажегся интерес. Чуешев выждал минуту, потом сказал как можно спокойнее:

—Она смогла… сумела что-то изъять из того, что немцы собирались вывезти. Запечатала в конверт и оставила дома. На всякий случай.

—Да, — кивнул Цитрас, не отрываясь от документов, — бумаги интересные. Учитывая, что весь архив сгорел… Ох, прости, Макс.

Чуешев вынул сигарету изо рта, сбил пепел, а потом раскрошил ее остаток между пальцами.

—Она погибла не напрасно, — сказал он глухо. — Слышишь, она погибла не напрасно.

—Да, конечно, не напрасно.

—Передай туда слово в слово: она погибла не напрасно.

—Хорошо, Макс, я передам.

После стольких потерь никто не нуждался в утешении, и все-таки Цитрас сказал:

—Хочешь, выпьем сегодня пива? Я угощаю.

—Да иди ты.

В маленькой рабочей пивной на окраине Цюриха, куда Цитрас затащил Чуешева, на весь зал приходилась пара столиков — в основном, пиво пили стоя, как в Англии. Они заняли один из столиков, стоявший глубоко в нише, так что их разговор невозможно было слышать никому постороннему. Вошел трубочист, дородный, в кепселе, под которым торчали черные уши, в пятнах сажи на комбинезоне, веселый, как балаганный черт, сложил при входе свой инструмент и заказал сразу три кружки, которые выпил одну за другой почти залпом под одобрительный гул голосов. Отдышавшись, он рассказал, как своей гирей чуть не пробил башку чудаку, абсолютно голому, который прятался в дымоходе от злого мужа своей любовницы, и как поднял из трубы корзину шнапса, схороненную там хозяином от сварливой жены.

—И что ты сделал со шнапсом, Гансль?

—Как что? Выпил! С тем самым любовничком! — проорал тот под гогот местного люда.

Цитрас одобрительно рассмеялся, отхлебнул пива и посмотрел на Чуешева, сидевшего без каких-либо эмоций перед полу-опорожненной литровой кружкой.

—Врет, как дышит. — Цитрас мотнул головой в сторону трубочиста. — Такому в разведке служить.

Чуешев безрадостно хмыкнул:

—Лучше в цирке.

—Говорят, если оторвать у трубочиста пуговицу, будет большое везение.

—Ну, от этого можно и в рыло получить вместе с пуговицей.

Цитрас смерил взглядом массивного трубочиста, который вливал в себя уже пятую кружку пива, и согласно кивнул. По- молчал и сказал:

—Из Центра пришла резолюция. Насчет Франса. Они хотят, чтобы мы обеспечили его полную безопасность. Ну, если не полную, то максимально возможную. Он слишком засветился. Говорят, что идет бешенная суета. Каким-то образом кому-то стало известно о факте переговоров по бомбе, и только фигура Даллеса заставляет воздерживаться от резких движений. С американцами сейчас считаются, видят в них преграду от русских. Вот и крутятся, как коты перед мясной лавкой, а укусить опасаются. — Цитрас понюхал сухарик в кристаллах соли и вернул его на тарелку. — Центр получил сообщение из Лондона.

Якобы у СИС возникло намерение убрать Хартмана, чтобы разобраться в утечках. Подробностей никаких. Но дело серьезное. И вот еще — передай Франсу: перехват показал, что в Ватикане хотели бы установить с ним прямой контакт, чтобы через него влезть в переговоры. Если откажется, они его скомпрометируют. Пусть не избегает. Тем более что они вместе с УСС как раз сейчас выстраивают пути вывода нацистов из Европы.

—А как же Вольф? — спросил Чуешев.

—Вольф — официальное прикрытие. Это работает. Многие сбиты с толку. Но не все. Вернее — никто. Разведка верит только слухам. Но американцы и крошки со стола не сметут. Словом, Франс в большой опасности. Центр хочет любой ценой сохранить его в игре. Это — наш джокер. Другого не будет. Так что надо прикинуть, какие у нас возможности, чтобы запутать дело.

—Через испанцев попробую что-то узнать. Организую наблюдение. Там посмотрим, кто-нибудь да прорежется.

—Вот и ладно.

Цитрас отпил из кружки.

—Пиво у них горчит, не находишь?

—Хорошо, что горчит, — ответил Чуешев. — Терпеть не могу эти их травки.

Чуешев был благодарен Цитрасу за то, что тот завлек его в пивную, где они больше молчали, чем разговаривали. Так оно было лучше.

Подвыпившие работяги раскачивались, обнявшись, и горланили хриплыми голосами:

Ах, мой милый Августин,

Августин, Августин,

Ах, мой милый Августин,

Всё прошло, всё!

Цюрих — Берн, Тхунштрассе, 60,

12—13 марта

Утренний оффиций в Гутхирте завершился раньше обычного. Немногочисленные прихожане — поголовно старики и старухи — неспешно покидали церковь, чинно прощаясь друг с другом. «Завтра возьмите с собой зонт — может быть дождь» — «Заснул, потому что не спал» — «Герда не умеет запекать картофель, он у нее всегда сырой» — «Вечернюю мессу я уже не высижу, расска́жете мне после, за чаем». Немолодой викарий с комплекцией молотобойца поднялся на кафедру, собрал книги, сунул их под мышку и полетел к выходу, попутно раскланиваясь с прихожанами. Викарий спешил, его призвали исповедовать умирающего, дом которого находился за городом. Быстрым шагом он направился в ризницу, чтобы переодеться, как вдруг его окликнули:

—Жозеп.

Викарий остановился. Прищурился. Человек был ему незнаком. Лет сорока пяти, лицо открытое, можно сказать, по-мужски красивое, глаза умные, над верхней губой тонкая полоска щеголеватых усиков с проседью. На нем был серый кожаный плащ, в руке он держал зонт.

—С кем имею честь? — спросил викарий.

Человек приблизился на шаг. Снял шляпу и прижал ее к груди.

—Мы не встречались, — сказал он, — но особа моя вам знакома. Меня зовут Лофгрен. А вам я известен как Хартман. Франс Хартман.

— О! — воскликнул викарий, стремительно собираясь