Ант Скаландис - Заговор посвященных

— Верд? Да ничего особенного. Старейший сотрудник контрразведки КГБ. Уже лет пять — правая рука Микиса Золотых в его неофициальной деятельности по изучению Посвященных. В этой парочке карикатурно повторилась история почти тридцатилетней давности с Настом и Тереховым. Первый отстаивал сугубо мягкие методы, второй — жесткие, на чем и погорел. Верд, точно так же как и Терехов, готовил план массовых арестов и даже расстрелов Посвященных. Микис его сдерживал, сдерживал, но тут-то и вступил в игру Ланселот. В этой части своего рассказа бродяга Лэн ничего не наврал тебе.

— Понятно, — кивнул Симон. — А почему же все-таки Верд включил хэдейкин в сферу своих основных интересов? Лэн ничего не успел рассказать мне по этому поводу.

— Ну наконец-то! — закричали все трое, смеясь, и чуть ли не хором.

— Борис Соломоныч! Ваш выход! — торжественно объявил Давид.

И тут снова позвонил Дягилев. Симон встал, чтобы взять трубку, и только теперь заметил, что за окном опять стемнело, а кальвадос уже выпит и две бутылки итальянского вина — тоже.

— Я говорю из Красного Дома. У нас ЧП. Ланселот пропал, — сообщил Дягилев с непонятным выражением.

— Здорово. Что за остолопы его охраняли? — начальственно разозлился Симон.

— А там, господин штабс-капитан, кто бы ни охранят. Средь бела дня солнце погасло, и полнейшая чертовщина началась, главврач…

— Погоди, — перебил его Симон. — Я должен срочно передать эту информацию…

— Генералу Золотых? Он сидит прямо напротив меня, рядом с Хачикяном, и сейчас будет с вами го корить, господин штабс-капитан.

— Симон! — ворвался какой-то странный (истинный, что ли?) голос Микиса — Не знаю, чем те, пудрят мозги твои безумные братья, правда не знаю — некогда прослушивать даже позавчерашние записи, — так вот, не знаю, о чем вы там сейчас треплетесь, но умоляю: не уходи никуда, не исчезай, не умирай, дождись меня, я прилечу утром. Будет ещё лучше, если и они дождутся меня, только их я не могу об этом просить. Кто я для них? Но ты, Симон, постарайся меня понять, вспомни все, о чем мы с тобой говорили здесь три дня назад. Заговор Посвященных вспомни. Без кавычек. Черное солнце вспомни! Ты слышишь меня?

— Слышу. Откуда ты знаешь про черное солнце?

— Никакой мистики, Симон, я видел тот листочек, когда мы делали обыск в твоей квартире.

— Обыск? Почему обыск? Я что — преступник? Или меня убили?

— Хуже, Симон. Гораздо хуже. Дождись меня. И я все объясню.

— Хорошо, — сказал Симон спокойно. — Я дождусь. Какие проблемы?

Он действительно не мог взять в толк, какие такие проблемы возникли у царя и Отечества, хотя речь теперь явно шла именно о самых высших категориях.

— Вы что-нибудь понимаете? — растерянно спросил Симон, когда Золотых отключился.

— Конечно, понимаем, — ответил Шумахер. — Микис Антипович толкует вам о большой политике, в которую вы, Симон, хотите того или не хотите, уже влезли. Но, поверьте, торопиться пока некуда. Вы собирались выслушать меня? Так слушайте! Тем более что я тоже буду говорить о политике. Без ещё одного курса ликбеза, предлагаемого на этот раз мною, вам, дорогой мой, дальше как без рук. Так поехали, господин Грай?

— Поехали, — обессиленно выдохнул Симон.

Глава девятая

Они мне сказали: «Ты все это сделал, пытаясь избавиться от собственных комплексов, решая свои личные проблемы, потворствуя своим узкоиндивидуальным интересам».

А я им ответил: «Да, вы правы. Но я отличаюсь от многих тем, что не скрывал и не скрываю этого, потому как не считаю постыдным. Покажите мне человека, который делает что-то, не руководствуясь личными интересами, проблемами, комплексами. Покажите».

Они сказали: «Вот он».

(Собственно, они на латыни сказали, нагло цитируя Священное писание: «Esse homo!»)

А я ответил: «Шалите, друзья. Это не человек. Это — Сын Божий. Сын Бога, которого нет. Но мы-то с вами понимаем, что он просто Владыка Избранный, отказавшийся быть Демиургом, прошедший Весь Путь, чтобы идти дальше. Он отдал Себя людям. А я отдал людям Знание. Именно Знание помогло им стать другими. Я считал и считаю, что был абсолютно прав. Точно так же, как две тыщи лет назад прав был Он. Я себя с Ним не сравниваю. Гордыня — великий грех. Просто у него свой путь, а у меня — свой. У каждого свой путь. Надо только уметь пройти по нему».

И тогда они сказали: «Иди!»

Диалог этот с Избранными Владыками состоялся на небе, а может быть, на Планете. Состоялся практически сразу после моего ухода с Земли.

А за шестьдесят три года до того я появился на свет в прекрасной Стране Советов, где тогда ещё так вольно дышал человек.

О чем рассказывать? О простом ленинградском дворе-колодце на Владимирском, о самой обыкновенной школе, о ничем особо не примечательных родителях — потомственных питерских интеллигентах, милых и добрых людях?

Светлая голова достается тебе от природы, а родители дают воспитание и образование. Но ещё кто-то третий вкладывает в тебя представление о смысле жизни, об идее, о сверхзадаче. Этот кто-то дает и силы, и хорошую злость для достижения цели. Или не дает. Тут уж кому как повезло. Мне — я так считаю — повезло по-крупному.

С чего все началось?

Может, с реплики соседа по двору Сережки, когда солнечным майским утром собирались гонять в «казаки-разбойники». Все уже посчитались, и тут, чуть запоздав, прибежал я. Ребята вдруг затихли, а Сережка процедил сквозь зубы с улыбочкой нехорошего предвкушения:

— А с тобой, жиденок, мы играть не будем!

Драки тогда не получилось, нас растащили, и, сидя на лестнице между этажами, перед пыльным маленьким окошком, я долго плакал в полном одиночестве. Даже домой идти не хотелось.

А может быть, это началось позже, когда старшая сестра, окончив в Москве МИРЭА и в тот же год разведясь с мужем, вернулась в Ленинград устраиваться на работу. Специальность у неё была такая, что место искать приходилось преимущественно на «ящиках», где всегда сидели кадровиками бывшие смершевцы, переусердствовавшие в свое время, или засветившиеся советские шпионы, высланные со всех уголков земного шара. И эти озлобленные ветераны невидимых фронтов говорили моей сестре Гале: «А что это за фамилия у вас такая? Немецкая? Ах, у вас отчество Соломоновна! А мама ваша, простите, кто? Наполовину грузинка? Ах, как интересно! Нет, нет, вы ничего такого не подумайте. У нас в стране все нации равны. Вы же знаете. Просто в институте сейчас сокращение штатов прошло…»

В общем, буквально как в том анекдоте: «То что бабушка еврейка — это ничего, но то что дедушка — разбойник!..»

«Эх, каб не мой дурак, так и я б смеялась!» — любила повторять моя мама.

А может, все началось ещё позже, когда газеты пестрели новостями с Ближнего Востока, а замечательный наш вечно пьяный сосед дядя Андрон, снимая трубку телефона, дурашливо картавил с одесскими интонациями: «Соломона Абгамовича? А вы не знаете? Он уехал в Израиль». И громко хохотал на весь коридор.

Примерно тогда же в нашем доме стал часто появляться старинный друг отца Маркосич. Звали-то его на самом деле Марк Иосифович, но детям такое отчество давалось с трудом, и кличка Маркосич в итоге приклеилась. Он всегда играл и со мной, и с Галкой, мы любили его, как родного дедушку. (Ни дедушки наши, ни бабушки из-за блокады до внуков не дожили.) Теперь мне было уже пятнадцать, и я стал внимательно прислушиваться к разговорам взрослых. Маркосич оказался убежденным сионистом. Отец поддерживал его лишь частично, и споры их делались порою ожесточенными. Мать примирительно говорила:

— Посадят вас обоих. Ребенка бы пожалели.

А ребенок мотал на ус. И в глубине души отдавал предпочтение Маркосичу.

Впрочем, сионизмом переболел я быстро. Серьезное увлечение этими идеями закончилось, наверное, ещё за чтением Фейхтвангера, а уже все тома «Истории евреев» изучались с известным скепсисом. Правда, скепсис не помешал изучению иврита, который я продолжал упорно осваивать наряду с английским. Тогда же началось быстрое беспорядочное чтение, полный хаос в мыслях, резкий уклон в историю религии, фантастику, мистику и наконец — химия, выбранная как дело всей жизни. Химфак ЛГУ.

Почему химия? Да, наверное, просто показалась тогда самой мистической из наук. Атак и получается. Михаиле Ломоносов сказал: «Широко простирает химия руки свои в дела человеческие». И хотя с точки зрения формальной логики фраза эта представлялась мне совершенно пустой, почти нелепой, я вдруг усмотрел в ней смысл сугубо эзотерический. В словах великого русского мужика слышалось предсказание грядущих революций и катастроф, грядущих побед человека над собой и, возможно, грядущего спасения.

Я думал именно о спасении.

С самого детства я размышлял о выходе человечества из тупика. Собственно, нормальные люди только в детстве да юности и размышляют об этом. С годами же обычно понимают, что спасать человечество поздно, невозможно, а главное, и не нужно. Пустое это занятие, хоть по христианской, хоть по коммунистической схеме. Обе эти схемы были тщательно отработаны и опробованы на практике. Ничего, кроме ужасов смертных, людям они не принесли. Потому что любая религия (а коммунизм — это хоть и псевдо-, но тоже религия) пытается вести борьбу с неким якобы существующим мировым злом. А поскольку такого зла на самом деле не было и нет, вся титаническая борьба превращается в подобие мордобоя с бесплотным призраком, то есть в полнейшую паранойю, и путь к спасению оказывается заведомо порочным.