П. Лотинкин - ТАЙНЫ ТРЕТЬЕЙ СТОЛИЦЫ.

— Да нет, что ты... - смутился деликатный Расчектаев. — Ты всегда кстати.

Наташа сдержала улыбку и вошла. На самом деле она специально явилась на час раньше.

Вчера, когда Артем пригласил ее вместе Ан­дреем Каряковым поучаствовать сегодня вечером в обсуждении некого финансового проекта, Саша Расчектаев спросил у шефа:

—Тема, а мы успеем до семи? Ну, с этим, за Химмаш переговорить?

Затовский почесал затылок:

—А чего там? Условия же обговорены. Он - нам, мы - ему. Минутное дело.

Мортынова в этот момент внушала Карякову хвалебную чепуху про его якобы способности, но сама держала ушки топориком. И ключевое слово «Химмаш» ее возбудило. В Екабе некоторые счи­тали, что заварушка вокруг Химмаша прошлой осенью случилась именно из-за Артема. Так это или нет, Наташа не знала, но хотела бы узнать. По крайней мере, неплохо хотя бы увидеть: с кем ведет переговоры Затовский. Там, где политика переме­шана с бизнесом, знание влиятельных посредников

—           девяносто процентов успеха.

Вот Мортынова и решила заявиться пораньше

—           за час до Андрея.

Не выгонят же они даму на улицу!

Однако когда она вошла в смежную с кухней комнату, Затовский глянул хмуро. Будто хотел прогнать. Он даже открыл рот, чтобы, наверное, сказать о бабах, которым прийти вовремя — не поз­же, но и не раньше — как нож вострый. Но вдруг подумал о чем-то, пожал плечами и вздохнул:

— Ната, ты это... Ты подожди Андрея на кух­не, ладно? К нам тут кое-кто придет. Надо пошу­шукаться. Мы быстро.

— Хорошо... Нет проблем, - Мортынова изоб­разила оскорбленную невинность. Ей. женщине, не грех: что у мужиков — наглость, то у дам сходит за легкое лукавство.

— Да ты не обижайся, - кривовато улыбнулся Артем. — Должна понимать: дела депутатские тре­буют конфиденциальности.

— Нет-нет, я... - Наташа, надеявшаяся попри­сутствовать при разговоре, сделала вид, что сдер­живает слезы, — не обижаюсь. Женщина должна знать свое место.

— Ну, положим, свое место надо знать каждо­му, — опять посуровел Затовский. За годы в Думе он многому научился. Но до сих пор, осаживая бесцеремонных, испытывал ту неловкость, которую вроде бы должны были чувствовать они.

О странных вещах беспокоятся люди перед нечаянной гибелью.

Но если бы не смерть, это бы не казалось странным.

— Гхм, - кашлянул деликатный Расчектаев.

—На кухне это... Неудобно. Пусть она лучше там, в той комнате, подождет, а?

Артем поморщился: Саша был прав, а он опять не учел очевидного. Хрущевки с проходной залой спланированы так, что уединиться в них -проблема.

— Да, конечно. Извини, Ната. Что-то я стал часто ошибаться в последнее время. Подожди там.

Пора было переходить к роли своей в доску, Мортынова заулыбалась и махнула рукой:

— Без вопросов! Какие церемонии между дру­зьями? Только я на секундочку в туалет, ладно?

И она выпорхнула. Однако дверь за собой ос­тавила приоткрытой и, включив воду, скользнула назад, в прихожую.

—...приперлась, - сказал в этот момент Саша.

—Может, нам ее сплавить? В магазин, допустим?

—Ты думаешь? — Затовский отозвался рас­сеяно. - Нет. Возможно, она и кстати. Вдруг, нам лишний свидетель не помешает.

— Вот, а ты говоришь, что я зря боюсь! Зря мы лезем в их дрязги.

— Чего сейчас-то уже об этом? И как, по-твое­му, прорываются в большую политику? — в голосе Артема перемешались раздражение и опасение. Нотки вообще-то ему несвойственные. — Вот так и прорываются: наперекор кому-то. Как говорится: тот, у кого нет врагов, живет и без друзей. Если хо­чешь, чтобы с тобой считались, надо уметь риско­вать и показывать зубы. Да и надоело идти против совести.

— Ну и что? — боязливо сомневался Расчекта­ев. - Все-таки менять коней на переправе — послед­нее дело. И не поздно ли уже о совести говорить?

— О совести никогда не поздно, - вздохнул Затовский.

Наташа прикусила губку. Не зря она заяви­лась пораньше. Похоже, назрела ситуация, когда мужикам особенно нужны женское участие и теплая, мягкая грудь для пьяных откровений. В такие моменты, говорят, их можно привязать к себе намертво.

— При чем здесь совесть, — удивился Расчек­таев, - если такое бабло замешано? Да за него нас с говном съедят!

Затовский невесело рассмеялся:

— Знаешь, я все чаще думаю, что зря предпо­чел политику... В бизнесе все-таки проще. И чище... Россиль, конечно, не ангел, но ...

— Брось. Все равно про тебя говорили, что пиплу изменил. А Россиль, прости, предателей не жалует. То есть, это он тебя считает предателем. Я-то понимаю...

Артем опять вздохнул. И подслушивавшая Наталья отчего-то испугалась. Сердце заныло, как от тягостных предчувствий. Гроза, наверное, скоро.

— Может, и правильно не жалует, - Затовский сегодня сам на себя не похож. Обычно он не из тех, кто сомневается в своей правоте. - Может, и пра­вильно говорят. Ей-богу, будь возможность, я бы многое, наверное, сделал по-другому. Да что сейчас уже... Надо думать, как хоть что-то исправить.

Дребызнул дверной звонок. Наташа мигом усекла, что вот он — ее шанс вклиниться в разго­вор, а потом и в дела перспективной компании.

—Я открою! — крикнула она в комнату и заспешила, чтобы поскорее открыть дверь своему убийце.

Глава I. ПРОШЛО ДВА ГОДА

Зять, теща и политика

Сергей Гаврилов — слесарь Мытаринского ва­гоноремонтного завода, что в Подмосковье, — мень­ше всего думал о Катеринбурге, откуда родом его жена и теща Полина Борисовна Данилова, когда ругался с последней. Но именно он, этот слесарь Гаврилов, мимоходом обрек многих катеринбурж-цев на самые мучительные муки, которые только выпадают на долю пост-советского человека.

На муки выбора.

Сергей, худой долговязый мужик с огромны­ми, как лопаты, ладонями, по сути, расходился с тещей только по одному вопросу. Он, имея помимо работы на заводе большой участок, теплицы, кро­ликов и коз, полагал, что его супруга Римма — во-первых, его жена, и только в ...дцатых, дочь тещи.

Полина Борисовна же, дама под шестьдесят, но в силу округлости, румяности и малорослости выглядевшая максимум на полсотни, была уверена: Римма, во-первых, и, в главных, ее дочь, а уж потом по совместительству и только по мере возможности, да и то лишь в некоторой степени — жена этому эгоисту. Но поскольку ни она, ни он впрямую свою позицию так не формулировали, то вслух они чаще всего спорили о политике.

Данилова, много чего познав на своем веку, была уверена, что если начальник дурак или под­лец, то он сам и виноват во всех своих подлостях и глупостях. АСерега Гаврилов в силу своей кобе­линой природы считал, что имеют только тех, кто этого хочет. Азначит, в первую голову виноват не сам начальник, а тот, кто его, такого дурака или мерзавца, себе выбрал.

Вот и в тот день Полина Борисовна встала с головной болью и тоской в душе. Вечером, пришед­ший с работы Серега эдак ехидно проворчал:

— Ну что, Риммка, я тебе говорил, что твой Никодимов — дундук? Вот оно и сбылося! Видала, какую помойку он развел возле тропки на стан­цию? И телефон-автомат возле колонки опять не работает.

Римма только горестно вздохнула. Отправля­ясь на выборы главы Мытаринской администра­ции, она забыла дома бумажку с фамилией того, за кого, по мнению мужа, надо было голосовать. Рискнула и отметила в бюллетене единственную знакомую ей фамилию — старого главы, Никоди-мова. Видать, не одна она так поступила, потому что Никодимов сохранил пост. На радостях по этому поводу и он сам, и вся его шайка-лейка уже полгода ничего не делали. Мусор не вывози­ли, дороги не ремонтировали, лампочки в фонарях не меняли. Но примитивный Серега винил в этом не самого гада - чиновника, а ни в чем неповинную дочку Полины Борисовны.