Бернт Энгельманн - Большой федеральный крест за заслуги. История розыска нацистских преступников и их сообщников

— Не огорчайтесь, — успокоил его Хартнел, — ваши личные материальные потери будут, разумеется, возмещены полностью, а что касается пропавших документов, то вряд ли они нам еще понадобятся.

Криста услышала это не без удивления, тем более что и Фретш, как она заметила, тоже, по-видимому, придерживался того же мнения, а именно что полученные с таким трудом документы из Лейпцига уже едва ли понадобятся. Но она ничего не сказала, поскольку медсестра, оставлявшая их до тех пор с пациентом наедине, снова вошла в комнату и заявила, что больного надо оставить в покое.

— Последний вопрос, господин Фретш, — успела еще торопливо перевести Криста по просьбе Дона. — Мистер Хартнел хотел бы знать, есть ли у вас близкие родственники.

— Нет, — сказал Фретш, — у меня уже вообще больше нет родственников, а со стороны моей умершей жены есть только один племянник, живущий в Саарбрюккене.

По знаку Хартнела они оборвали разговор, пожелали больному скорейшего выздоровления и распрощались с ним. Когда они вышли из номера, Хартнел огляделся вокруг, но не нашел, однако, в длинном коридоре ничего такого, что он, по-видимому, ожидал увидеть.

— Ну-ну, — сказал он, — я думал…

Криста улыбнулась.

— Некие господа, — сказала она, — в высшей степени деликатны.

Затем она вынула из своей сумочки маленькую рацию, нажала на клавишу и, поднеся микрофон ко рту, тихо сказала:

— Господин Лизеганг?.. Это Криста Трютцшлер. Хорошо меня слышите? Мистер Хартнел и я находимся в коридоре. Мы ждем вас!

Она нажала на клавишу приема, и тотчас же из прибора раздался энергичный мужской голос:

— Лизеганг слушает. Вас понял и видел. Все спокойно. Никаких происшествий. Выключаюсь.

Микрофон щелкнул. Криста тоже выключила передатчик и сунула его в сумочку.

— Лизеганг наблюдает за нами, но его никто не видит, — сказала Криста Хартнелу. — Лизеганг вместе со своим коллегой находится в комнате отдыха для персонала отеля, рядом с лифтом, и с помощью трех телевизионных камер может контролировать все, что происходит в коридоре и в палате Фретша. Третий сотрудник находится внизу в холле, неподалеку от входа и на расстоянии слышимости от конторки портье. Они поддерживают непрерывную радиосвязь друг с другом и с руководителем группы, который находится в помещении коммутатора, а также с гостиничным агентом по безопасности и со мной. Служба охраны действует непрерывно. В 18 часов начнет дежурить другая группа. Все это стоит довольно дорого; полиция порекомендовала другую систему охраны которая обошлась бы гораздо дешевле, но ведь вы не хотели иметь дело с полицией. Так я вас поняла?

— Конечно, — ответил Хартнел, — я не хотел бы ни в коем случае вмешательства полиции. Это потребовало бы обстоятельных объяснений и могло бы нам только помешать.

Криста хотела о чем-то спросить, но они уже вошли в холл, где было много людей, и она предпочла замолчать.

Лишь после того, как они устроились за уютным столиком в полупустом ресторане и заказали ужин, Криста сказала:

— А не думаете ли вы, что вся эта история начинает перерастать в дело большой политической важности?

— Может быть, и догадываюсь. Но давайте ближе к делу. Что вам удалось разузнать, Криста? Меня это очень интересует.

Криста задумалась. В конце концов, Дон Хартнел — американец. Многое из того, что составляло подоплеку, закулисную сторону дела, о котором она собиралась рассказать, может оказаться для него непонятным.

Он, по-видимому, разгадал ее мысли.

Может быть, вы сначала просветите меня немного в вопросах современной политики Федеративной Республики?.. Прочитаете мне этакую вводную лекцию.

— Хорошая идея, — ответила Криста. — Но мне тогда надо начать с нуля, с того майского дня 1945 года, когда рухнуло нацистское государство и еще никто до конца не представлял, что же будет с Германией. В ту пору во всех четырех зонах оккупации все выглядело так, будто общественные структуры и господствовавшие до тех пор имущественные отношения подвергнутся основательным изменениям. Казалось, что с капитализмом покончено, хотя бы уже потому, что его представители безнадежно скомпрометировали себя тесным сотрудничеством с нацистами.

— Это имеет место и на Западе? — спросил Хартнел.

— Конечно, — ответила Криста. — В течение двух первых послевоенных лет, до 1947–1948 годов, все, в том числе и христианские демократы, говорили, что они против капитализма. В Аленской программе ХДС, принятой в феврале 1947 года, указывалось буквально следующее: «Капиталистическая система хозяйствования перестала отвечать государственным и социальным жизненным интересам немецкого народа. За ужасающим политическим, экономическим и социальным крахом преступной политики силы может последовать только принципиально новый порядок. Содержанием и целью этого нового общественного и экономического порядка не может быть больше капиталистическое стремление к прибылям и к власти, но лишь благополучие нашего народа…» Я могу цитировать эти фразы по памяти, потому что сравнительно недавно писала свою докторскую работу.

— Понимаю, — сказал Дон, улыбнувшись.

— Осенью 1949 года, — продолжала Криста, — после того как ХДС под руководством доктора Аденауэра вступил в антисоциалистическую коалицию со всеми буржуазными партиями, декартелизация была, с полного согласия западных держав, приостановлена; земельная реформа и денацификация закончились еще раньше того, чем они по-настоящему начались; было положено начало ремилитаризации; воссоединение обеих частей Германии было сознательно принесено в жертву включению Западной Германии в капиталистический мир Запада; о социализации уже больше не было и речи, началась реставрация, при которой полностью восстанавливались старые общественные и имущественные отношения; триста тысяч богатых и две тысячи сверхбогатых сохранили в республике свою экономическую власть, а правительственную оставили за так называемыми «союзными партиями» — Христианско-демократическим союзом (ХДС) и Христианско-социальным союзом (ХСС).

— А у нас в Соединенных Штатах примерно такие же порядки, — заметил Хартнел, — и, честно говоря, Криста, я всегда придерживался мнения, что существование сверхбогатых — это необходимое условие того, чтобы жилось по крайней мере прилично среднему сословию.

— Такое мнение, Дон, почти полностью, чуть ли не слово в слово, согласуется со взглядами того самого западногерманского политика, что ревностно защищает интересы двух тысяч наших сверхбогачей, а именно Франца Йозефа Штрауса. Но я хочу лишь коротко информировать вас о развитии политических событий после того, как у нас полностью восстановились капиталистические отношения. Иначе вам не будет достаточно ясно, что мы с вами уже натворили и можем еще натворить.

— Прошу вас, — сказал Дон Хартнел, не столько задетый ее репликой, сколько довольный, как это показалось Кристе. — Надо же, в конце концов, знать, во имя чего рискуешь головой… Или по крайней мере головой нашего бедного Фретша.

— Итак, — продолжала свою «вводную лекцию» Криста, — наряду с восстановлением капиталистической системы хозяйствования шла политическая реставрация. В ходе «холодной войны», возникшей между западными державами и Советским Союзом после второй мировой войны, в Западной Германии были помилованы осужденные военные преступники, а тысячи средних и высших нацистских функционеров полностью реабилитированы. Эти люди были в глазах западных союзников, и особенно американцев, испытанными антикоммунистами. Им было позволено поэтому снова занять ключевые позиции. И они со своей стороны показали себя благодарными настолько, что не стали — как, например, неофашисты в Италии — создавать свою политическую партию; если не говорить об осколочных группках, то правительственные партии времен Аденауэра, из которых к концу остались только ХДС/ХСС и СвДП, смогли пополнить свои ряды именно за счет массы бывших нацистов.

— Это мне понятно, — сказал Хартнел, — но ведь Аденауэр сам не был нацистом?

— Нацистом Аденауэр, конечно, не был, — ответила Криста, — он принадлежал к консервативным кругам бывшего католического Центра. Но он принимал совершенно сознательно, насколько это ему представлялось допустимым, нацистов-функционеров в возглавляемый им антисоциалистический фронт. Фронт, который во внешнеполитическом отношении рассматривался им как «редут Запада против большевизма», а во внутриполитическом — как защитный вал против всех сил, стремящихся к отмене привилегий супербогачей и к коренному переустройству немецкого общества, то есть прежде всего против профсоюзов и социал-демократов. В течение двух десятилетий Аденауэр смог, поддерживая во внешней политике дух конфронтации с восточным блоком, оставаться во внутренней политике победителем над социал-демократами.