Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

вогнала Шел-ленберга в глубокую задумчивость. О Хартмане к этому моменту все как будто забыли. События на Восточном фронте развивались столь стремительно, что заниматься сбежавшим шпионом, который не то умер, не то остался жив, у гестапо не было ни сил, ни желания — тем более что русская сеть, судя по эфиру, была ликвидирована. В полицейских участках по-прежнему пылились его фото, но на них все реже задерживали взгляд.

Утром за завтраком жена вдруг сказала, глядя, с каким раздражением он пытается срезать верхушку яйца: «Милый, чтобы скорлупа не попала внутрь, требуется резолюция высших сил. Всё будет так, как должно быть. Не трать свой гнев понапрасну». Посмеиваясь над окружением Гиммлера, потакавшим его мистицизму, сам Шелленберг верил в готовность Судьбы соответствовать его намерениям. Поэтому то, что сообщил Майер, было воспринято им как, возможно, недостающее звено в цепи решений, способных обеспечить спасение либо Германии, либо системы, либо его лично.

Шелленберг размышлял. Конечно, можно было бы проигнорировать предложение Хартмана — правда, тогда придется его ликвидировать (с этим легко справится Майер), — и продолжить свой путь к гильотине. Русские вот-вот выйдут на границы рейха и вряд ли на них остановятся. Англосаксы подгрызают вермахт с юга, но так будет не всегда — им придется в полной мере войти в игру. Пока этого не произошло, руководство Великобритании и США оказалось атаковано многочисленными посланниками рейха с предложением всевозможных вариантов сепаратного мира, которые если и рассматривались, то без особого интереса. Шелленберг внимательно ознакомился с итогами Тегеранской встречи лидеров «Большой тройки», на которой они кое-как поделили послевоенный мир, а Рузвельт предложил разделить Германию на пять государств. Но главное: Сталин, Рузвельт и Черчилль договорились об открытии Второго фронта в течение мая будущего года. Фиаско Гитлера стало для Шелленбер-га очевидным.

В этой связи отбросить Хартмана было бы недальновидно. Единственным упреком к нему следовало считать обвинение в сотрудничестве с русской разведкой. Однако можно было временно принять его объяснение, и если все, что сказал Хартман, правда — а это похоже на правду, — то тогда апробированный канал связи с западными союзниками мог быть задействован вновь.

С Шелленбергом, ассоциировавшимся с Гиммлером, и так не желали договариваться — помимо работы в высшем эшелоне СС ему не забыли инцидент в голландском Венло, когда в ноябре 1939-го при его прямом содействии были захвачены и вывезены в рейх два агента СИС. Теперь к этому добавилось провальное покушение на «тройку» в Тегеране, о котором упомянул Хартман. Координацию операции «Длинный прыжок» поручили шефу Главного управления имперской безопасности Кальтенбруннеру. Он привлек к ней оберштурмбаннфюрера Скорце-ни, начальника секретной службы в VI отделе РСХА, который возглавлял Шелленберг. Судя по словам Хартмана, никому в СИС дела не было до того, что Шелленберг имел весьма косвенное отношение к диверсионной деятельности — покушения на премьер-министра не простят никому, пусть и косвенного. Они взяли радистов, готовивших плацдарм для высадки диверсионной группы, затем и всю вскормленную Канарисом агентурную сеть в Тегеране, и бог знает, что им там наболтали.

Не говоря уж о том, что с каждым днем закулисные шашни с противником в принципе становились все более проблематичными. Еще в августе, после высадки союзников на Сицилии, в Сантандере, при посредничестве испанских дипломатов, тайно встретились шеф абвера Канарис, директор «Интеллид-женс Сервис» Мензис и глава Управления стратегических служб США Донован, чтобы обсудить три вопроса: условия перемирия на западе, продолжение войны на востоке, устранение Гитлера. Подробная информация о прошедшей встрече легла на стол Шелленбергу. Это сильно задело его самолюбие. Правда, последствий переговоров в Сантандере не было. Разведка донесла: Донован получил резкий окрик от самого Рузвельта, что стало сигналом и для Мензиса — ведь Черчилль уж тем более не погладит его по голове. Это был полноценный крах. Шеф СД не дал хода этой информации и положил ее под сукно, рассчитывая воспользоваться ею впоследствии.

Шелленберг понимал: его веса недостаточно для контактов с англосаксами. С ним, ближайшим сотрудником Гиммлера (а Гиммлер — это лагеря, истребление евреев, гестапо), станут говорить лишь в том случае, если круг предложенных тем будет уникальным. Исключительно уникальным. Это значило, что торговаться возможно, имея в портфеле только одно — урановую программу рейха, на которую они уже клюнули. Единственное, что заставит считаться с ним и даст право выдвигать условия, сыграв на противоречиях союзников. И следовательно, отмахиваться от услуг Хартмана — нецелесообразно.

Шелленберг нажал кнопку вызова секретаря. Тот проник в кабинет столь бесшумно, что Шелленберг вздрогнул, обнаружив его возле себя.

— Пригласите ко мне Майера, — раздраженно бросил он.

Берлин, Литцензее, 20 декабря

Несмотря на ночные бомбардировки прошедших двух дней, на разрушенный Шарлоттенбург и сметённые кварталы Трептов, Тиргартен, Кёпеник, несмотря на острую нехватку самых простых продуктов и выгребание из-под завалов погибших и раненых, в городе тем не менее ощущалась предрождественская суета. Людям хотелось праздника даже в такой, бумерангом к ним вернувшейся катастрофе, даже в общественных домах, госпиталях, на дымящихся развалинах.

Вот уже битый час Мари Свенссон кружила по Берлину на стареньком «БМВ-320», принадлежавшем отелю «Адлерхоф», пытаясь пробиться к озеру Литцензее, что на западе города, через улицы, заваленные грудами кирпича от рухнувших стен и перекрытые полицией порядка. Серые, укутанные грязными шинелями фигуры пленных сонно копошились в руинах, окоченевшими руками они растаскивали камни в стороны, что-то выкрикивали простуженными голосами на непонятных языках, грелись возле бочек с горящим в них мусором. Раз за разом Мари перенаправляли в объезд, пока пожилой шуцман не посоветовал ей обойти пострадавший район вдоль Ландвер-канала.

Когда наконец она добралась до Нойе Кант-штрассе, которая вывела ее к Литцензее и примыкавшему к нему парку, часы показывали четверть пятого, то есть она опоздала на сорок минут. Мари дважды обогнула парк и с облегчением разглядела из окна автомобиля сидевшего на третьей скамейке от входа мужчину в военной форме.

Хартман готов был ждать ее еще столько же и даже больше. Спустя три месяца после бегства совладельца «Адлерхофа» и по совместительству агента «Интеллидженс Сервис» Юнаса Виклунда, которому, по правде говоря, ничего серьезно не угрожало, появление в Берлине эмиссара шведской службы безопасности было воспринято Хартманом как манна небесная. Все это время после тяжелого ранения он приходил в себя на ферме, принадлежавшей дяде Андреаса, единственного оставшегося в живых участника советской группы нелегалов. Единственного, кроме самого Хартмана, который не только остался без связи с Москвой, но, в результате возникшего к нему интереса со стороны гестапо, очевидно, утратил и доверие Центра. Что касается взаимоотношений с СИС, с которой он сотрудничал под