Кабул – Кавказ - Виталий Леонидович Волков

– Вы что, от первой любви отсчитываете? Ловкая у вас арифметика. А я вот о чем думаю. Ищем мы швейцарца и наверняка вляпаемся из-за него в какую-нибудь гадость. А зачем? В Афгане он на той стороне шустрил, сейчас – тоже на той, а найди мы его живым – тоже на той будет. И все эти его проверки, инспекции – не верю я им. Он – в той системе, он ее муравей, ее санитар леса. Так на что он нам дался, Андрей Андреич?!

Миронов рассматривал большое пятно перед собой. Это пятно было когда-то лицом. Правы китайцы. Сознание человека – что озеро. События сваливаются в него, как камни, и по поверхности расходятся круги. Бывает, три волны пробежит за жизнь. Бывает – пять. А бывает и так, что вообще одна, да и то вялая такая, слабенькая. Вот эти волны большое белое пятно, бывшее лицом, и считает ошибочно своей жизнью, только их и видит перед глазами. Потому что никто не принимает покой как истинное состояние бытия. Но странность не в этом, странность в другом: случайно, казалось бы, возникшая волна порой становилась границей, надолго отделяющей свой мир от чужого. Женитьба. Война. Событие… «Случайно» – конечно, не в смысле историческом: в истории камни случайно не падают; «случайно» следовало понимать с точки зрения единой и общей поверхности бытия. Так объяснял когда-то, у горного озера в Пагмане, свою заумную философию Раф. А потом, нежданно, само собой стало понятно, что память человеческая и сознание сродни воде озера и водам рек. Инь и янь.

– Вася, а та и эта стороны – это как?

– То есть как это – как?

– Ну вот как? Ты хоть в фирме, на службе, а для меня, для частного лица, это теперь как?

– Не понимаю, – искренне не понимал Вася, и оттого пятно перед глазами Миронова расползалось все шире. – Мы же с вами в одной системе, одни у нас ценности… Или я не понял?

«Вот про ценности ты попал в точку, не простой парень Вася Кошкин. События личной жизни поднимают волну и выделяют из озера всех ценностей – твои ценности, сужают твой горизонт, будто и нет за брызгами и гребешками других, но по сути тоже своих. Да, волна создает своих – на многие годы, сводит любовников, приваривает друг к другу друзей, кажется, намертво. И нас с тобой, Василий, так приварило двадцать лет назад».

Миронов смотрел на Кошкина и удивлялся себе. С Кошкиным выходило понятно и разумно. Он был рожден, вычленен высокой волной, поднятой рухнувшим прямо на них «афганским утесом», ей он обязан своим существованием на земле в качестве единицы. Единицы, существующей не отдельно, а в десятичной системе исторических ценностей, может быть, как раз и вызвавших ту волну. Но он в системе, он еще в эпицентре, и этого, исторического, ему изнутри не увидать.

Раф – тот другое. Он что щепа, гуляющая по волнам. Махонькая щепочка – единица, никогда не принадлежавшая системе до конца. Раф принимал их ценности, принимал игру в своих и чужих как взрослый, принимающий правила игры детей. Когда-то Миронову казалось, что Шариф – самый сильный и мудрый среди «молодых», что он, холодный циник, философ, один выживет душой в штормах, которые раз за разом стараются опрокинуть галеоны их ценностей. Но нет. Все странным образом обернулось зеркально. Вася всплыл, и в новой, поседевшей, но почти сакральной оболочке вернулось их «товарищество», их корпорация. А, казалось, непотопляемый Раф едва не пошел ко дну. Пересохло русло реки.

Но снова ошибка: выжил и Вася в сохранном мире своих и чужих, выжил и Шариф, так и оставшейся в себе единицей, не двинувшийся ни на йоту с того места, на котором был подхвачен волной. Как буйки, они метят новую воду там же, где двадцать лет назад, перед «Штормом». И весь мир там же, вместе с ними!

А он, Миронов? Где он? Куда заплыл? К кому ближе, от кого дальше?

– Василий, как думаешь, Шариф зачем помогать взялся?

– Ну и вопросы вы сегодня задаете. Шариф какой-никакой, а тоже наш человек.

– Общие ценности?

– Да порох общий! Что тут ценности! Помните, как под Кундузом он мою группу один прикрывать остался? Матом духов распугал! У меня тогда его «мать» еще с месяц в ушах звенела. Молодцом был, пока не сдался, пока линию не потерял. Ну, а потом, он же вам обязан. Я что, не знаю, как вы ему помогали в новые-то времена…

– Нет, меня под Кундузом не было. Я раньше отъехал. Видишь, ценности ценностями, а слов он мне этих – зачем, почему – не говорил. Понимаешь, к чему я?

– Понимаю, – согласился Кошкин, хотя понимал Миронова, как обычно, не до конца. – Только он кто? Никто. А на деле – конь в пальто. А я – под фуражкой. Мне, чтобы человека толкового в Назрань отослать, десять объяснений нужно дать и том рапортов отписать. И без того меня уже затерзали вопросами, с чего это я так о швейцарце беспокоюсь. Хорошо, что пока только наших к делу подключал, а то бы давно уже по шапке дали…

Да, с Васей, с его «нашими» и его «не нашими», была прозрачная ясность. И это правильно. Но ему, Миронову, это зачем? Миронов знал, что в нем произошла перемена. Когда и отчего – он не мог указать точно, но… не так давно это случилось. Долгое время, и до Афгана, и все время войны, он тоже жил в мире, поделенном на своих и чужих, не в новинку ему это было, не в диковинку. «Свои», правда, сужались да ужимались – целая страна, потом народ, потом патриоты родины, потом у́же, у́же, теснее – до грецкого кулака «товарищей по оружию».

Семья? Нет… Он не Раф, тут страшнее граница между тобой и «ими». Не граница, а пропасть. Как вернулся тогда, как поглядел на жену, а она чужая, словно смерть… Весь мир – чужбина. Отечество нам…

Есть, оказывается, в механизме человеческом секретный винтик. Защита от дурака, что ли? Вот готовы и мозг, и дух принять новую религию. Готов ты перемахнуть через свою волну-границу – ан нет, хоронит тебя от этого что-то. Хоронит или охраняет? Может, то, а может, другое – и не взлетит по-новому и не разлетится на мелкие брызги-осколки при падении в свою пропасть человеческий шар по имени Миронов Андреич. Где спрятан винтик этот, в прошлом ли, задолбленном досками, в настоящем ли –