Допрос безутешной вдовы - Эдуард Юрьевич Власов

берегут все придуманные человечеством боги и божки, так что давайте-ка прогуляемся до международного сектора. Не против?

– Конечно, нет! – искренне ответил капитан. – Давайте прогуляемся! Я с удовольствием!…

Но дойти до международного сектора, отодвинутого нашими ксенофобами в дальний закуток левого крыла огромного здания аэропорта Читосэ, кстати носящего благодаря этому закутку статус международного, нам с капитаном было не суждено. Едва мы прошли через центральный зал с безмятежно растущими под его прозрачным куполом в синтетическом окружении стекла и никеля нашими родными хоккайдскими березками, как на груди у капитана захрипела рация.

– Всем номерам! Всем номерам! – рыгал в микрофон невидимый боец невидимого фронта. – В ресторане «Роял Тайгер», третий этаж, драка! Оба дерущихся – лица иностранной наружности! Всем ближайшим номерам выдвинуться в зону ресторана! Повторяю…

Повторять нам с безымянным капитаном было не нужно, тем более что мы только что миновали винтовую лестницу на третий этаж, к которой поспешили вернуться. Для того чтобы взлететь наверх, в широкую ресторанную галерею, опоясывающую по балюстраде весь центральный зал второго этажа, капитану потребовалось три секунды, а мне, к моему стыду, покраснению щек и легкой одышке, не меньше десяти. Ресторан «Роял Тайгер» оказался довольно большим, обращенным огромными окнами ко взлетной полосе и, несмотря на послеобеденное время, изрядно заполненным поклонниками холодного пива и горячего риса. На затылках посетителей, повернутых к нам с капитаном, читалась некоторая озабоченность ситуацией в дальнем левом углу, где за кассовой стойкой начинался узкий проход в кухню. Мы бросились именно туда, куда были обращены обратные стороны трех десятков черных затылков моих соотечественников, и, как только нам удалось благополучно, не задев никого из посетителей и ни один из столиков, миновать обитаемое пространство, в мои уши выстрелил залп отборного русского мата.

Вообще-то мой друг Ганин матерится редко, да и бессмысленно это делать у нас, в Японии, где мата как такового нет и в ближайшие столетия не предвидится, если только наш северо-западный сосед не потребует в обязательном порядке введения в наш обиход японского мата, скопированного с мата русского, в обмен на дармовые нефть, газ и электричество. Тогда, кстати, у Ганина не будет никаких финансовых забот и материальных проблем, ибо кому, как не ему, придется сеять на Хоккайдо это разумное, не слишком доброе, но безусловно вечное. Но это – в далекой перспективе. Пока же Ганин-сэнсэй, прислонившись к дверному косяку источающей миазмы и фимиамы ресторанной кухни, сидел в луже подозрительно коричневого индийского соуса «карри» и смотрел на меня своими удивительными – одновременно грустными и смешливыми – серыми глазами.

– Извини, Такуя! – пролепетал он, обтирая вымазанные в «карри» руки о деревянную кухонную стойку. – Я бы его завалил! Он и не такой сильный! Поскользнулся я просто!…

– Где он, Ганин? – Мне было сейчас не до ганинских реверансов. – Куда он делся?

– Там… – Ганин махнул мохнатой от забористого индийского соуса рукой в глубину кухни. – Там он где-то…

Капитан кинулся вслед ганинскому жесту, увлекая за собой четверых подоспевших своих подчиненных.

– Он вооружен? – на всякий случай спросил я у явно выбитого одновременно из седла и колеи сэнсэя.

– Нет, – качнул головой Ганин.

– Как это тебя угораздило на него напороться?

– Ты же сам меня послал кофе попить!

– Это не я, это Нисио!

– Пускай будет Нисио. – Ганин мне явно не поверил. – Захожу, а он бочком к кухне пробирается…

– Ну и ты его тут…

– Типа того, – кивнул Ганин. – Но если честно, то накачан он здорово. Я, Такуя, правда сейчас встать не могу. Он мне в пах ногой заделал, сука!

– Я тебе, Ганин, руки не подам! – Я в мыслях порадовался, что компенсаторная система продолжает успешно функционировать: когда полчаса назад в небе над Хоккайдо у меня в паху все скручивалось и выворачивалось, сэнсэй посвистывал только, зато сейчас пускай себе помучается моими проблемами.

– Чего это? – сердито буркнул Ганин.

– Во-первых, она у тебя в этом вонючем «карри», а во-вторых, если я тебя на ноги поставлю, ты же поквитаться с Заречным захочешь, а мне тебя надо Саше живым вернуть. Опять же в Отару и Наташа осталась – женщина тоже по-своему выдающаяся.

– Жестокий ты и немилосердный, Такуя! – Ганин поморщился и попытался подтянуть под себя ноги, чтобы подняться из ароматного болотца, в котором он сидел.

– Сиди смирно, Ганин! – приказал ему я и помчался за капитаном и его ребятами.

Я застал их пролезающими в выбитое окно – крайнее слева, под которым тянулся широкий козырек навеса над коридором зала вылета. Капитан с досадой взглянул на меня:

– Полюбуйтесь! Стекло выбил, на маркизу прыгнул, по опоре сполз и теперь вон по полю бежит!

Я посмотрел вслед капитановскому взгляду вниз, на летное поле. Заречный легким лошадиным шагом бежал по направлению к ближней взлетной полосе, на которую медленно выруливал бело-голубой российский Як-40.

– Это, что ли, ваш чартер? – спросил я капитана.

– Да, «Владивосток-авиа»…

– Давайте останавливайте его! – приказал я ему.

Капитан принялся орать что-то непотребное в свою черную рацию, а я завороженно следил за тем, как Заречный без видимых усилий добежал до выехавшего на взлетную разбежку самолета с несоразмерно большим хвостом. Олег Валерьевич легко, по-мальчишески вспрыгнул на левое заднее шасси и принялся облаченной в модный пиджак гориллой взбираться по стойке наверх, внутрь колесного отсека.

– Ну что? – спросил я капитана.

– Поздно! Он идет на взлет! Да и ребята мои не поспеют… – Капитан невесело посмотрел на четверку своих ребят, которые по горячим следам Заречного также пролезли сквозь разбитое окно, спустились через опору навеса на летное поле и теперь безнадежно пытались успеть добежать до Яка, до которого им оставалось как минимум метров четыреста. – Я приказал вернуть его сразу же после взлета.

– Понял, – кивнул я.

Только Заречный исчез во внутренностях лайнера, самолет начал свой традиционный разбег, перед тем как взмыть в поднебесье. Он легко, как тот же Заречный, пробежался по бетонке, без видимых усилий оторвался от нее и украсил собой на время пронзительно голубое, холодное октябрьское небо.

Я посмотрел на капитана, тот уверенным жестом показал мне, что в ближайшие минуты самолет вернется на посадку, и я с якобы спокойной душой пошел извлекать из ресторанных помоев своего неугомонного друга. Застал я его в уже полуподнятом состоянии: Ганин стоял под углом в сорок пять градусов, опираясь правой рукой на кухонную стойку. Его брюки и легкая куртка были безнадежно испорчены «карри», но, судя по