Виктор Пронин - Банда 7

— Только собираюсь.

— Точно собираешься?! Паша, я не ослышался?!

— Я понял, что мне теперь без этого Аласио уже и не жить. Свет сошелся клином.

— Мы их раскрутим, Паша, раскрутим!

— А про Свету не забыл?

— Нехорошо говоришь. Нехорошо. Грех это.

— Виноват, — Пафнутьев положил руку на тощеватое худолеевское плечо. — Мне показалось, что после твоих криминальных похождений ее образ слегка померк...

— Воспылал! — закричал Худолей, выходя на залитое солнцем крыльцо. — Паша, ее образ воспылал!

— Это хорошо. Аванс за квартиру вернул?

— Не успел, — фальшивым голосом сказал Худолей. — Но я обязательно сделаю, как ты велел. Я послушный, Паша, я исполнительный. Я всегда поступаю, как советуют старшие товарищи. Верь мне, Паша!

— Заметано, — кивнул Пафнутьев.

В управлении его ждал вызов к прокурору Шевелеву. Олег Петрович Шевелев был человеком нового склада. Счастливые демократические времена вывели на общественную арену людей бойких, веселых, легких в общении с подчиненными, с руководством и вообще со всей окружающей действительностью. Был он молод, поджар, занимался каким-то видом спорта: не то прыгал, не то бегал, не то еще что-то подобное над собой совершал. Во всяком случае, в комнатке отдыха, примыкавшей к его кабинету, стоял кеттлеровский тренажер. Усевшись на него, можно было вообразить себя на велосипеде и крутить педали сколько хочешь. Если позволить себе некоторую вольность суждений, то можно сказать, что многое в жизни и деятельности прокурора Шевелева крутилось как бы понарошку. Так что кеттлеровский велосипед был чем-то вроде символа. По прокурорскому челу стекали капли пота, спина была взмокшей, в мышцах накапливалась молодая усталость, которую хотелось назвать даже не усталостью, а истомой, но при этом педали крутились вхолостую, поскольку тренажер был намертво привинчен к паркету. Надо сказать, что хитроумный Кеттлер так соорудил свой велосипед, что на верчение педалей вкладывалось ровно столько напряжения, сколько хотелось. Устал — сделай себе послабление, и тогда педали начнут вертеться совершенно свободно без всяких усилий. Если в теле появился спортивный азарт — можешь повернуть какую-то там гайку и, пожалуйста, — трудись до седьмого пота. Как и в жизни, ребята, как и в жизни.

— А, Паша! — воскликнул Шевелев, увидев в дверях смурную пафнутьевскую физиономию. — Рад тебя видеть! — Он легко встал, вышел из-за стола, сделал несколько шагов навстречу, пожал Пафнутьеву руку, похлопал ладошкой по плечу, позаглядывал в глаза, словно желая убедиться, что его подчиненный из всех опасных жизненных передряг вышел целым и невредимым.

— Здравствуйте, Олег Петрович, — почтительно сказал Пафнутьев. — Вызывали?

— Что значит вызывал?! Паша! Я просил тебя заглянуть ко мне, не более того! Какие могут быть вызовы в наше время?! Ты что? — Шевелев рассмеялся заразительно, впрочем, его заразительность Пафнутьева нисколько не коснулась, поскольку знал он, прекрасно знал, зачем пригласил Шевелев, почему пляшет сейчас перед ним, как вошь на гребешке. Мысленно Пафнутьев так и выразился — вошь на гребешке. Но стоял он все в той же позе вызванного на ковер — руки вдоль тела, папочка в кулачке, голова чуть вперед, чуть в наклоне, голос негромкий, взгляд не то чтобы робкий, взгляд должен быть в меру дерзок, но и дерзость должна происходить от желания предугадать желания руководства и даже его капризы.

Вот так примерно.

— Садись, Паша, — легкий взмах прокурорской ладошки указал Пафнутьеву, куда именно следует сесть. И он сел. Старый хитрец Пафнутьев знал, как сесть — на самый краешек кресла, коленочки вместе, папочку на коленки и вопрошающий взгляд на руководство. Заметьте, не вопросительный взгляд, вопросительный может иметь оттенок нетерпеливости, даже требовательности, нет, взгляду положено быть именно вопрошающим. Чего изволите, дескать.

— Какой-то ты сегодня скованный! — воскликнул Шевелев. — Я теряюсь от твоей серьезности! Что-нибудь случилось? Говори, решим!

— Да нет, так чтобы очень, то не слишком... — промямлил Пафнутьев. Боялся он вступать в разговор открытый и доверительный, переполненный шутками-прибаутками, веселыми историями о преступлениях и преступниках. Знал — после такого разговора отказать человеку в большой или маленькой просьбе невозможно. Просто невозможно. После такого разговора можно только выпить, похлопать друг друга по плечам и расцеловаться у порога в знак вечной дружбы, а то и любви. — Тепло сегодня, — сказал Пафнутьев, прекрасно понимая весь идиотизм произнесенного. — Даже жарко. Вчера было холоднее.

— Весна идет, весне дорогу! — воскликнул Шевелев, падая в соседнее кресло. — Как дела с этими прекрасными женскими трупами?

— Нормально, — кивнул Пафнутьев. — Все путем. Устанавливаем, собираем доказательства, улики.

— Уже улики?!

— Да, но они пока безымянные. К уликам еще преступников надо подобрать. Но не каждый преступник окажется впору этим уликам, вернее, улики оказываются не впору преступнику. Это вроде как обувь купишь, а потом жалеешь.

— Понятно, — сказал Шевелев, окончательно запутавшись. — Как я понимаю, задерживать некого?

— Задержали одного, но это так... Шестерка.

— Тогда зачем задерживали?

— Много знает.

— Не торопись выпускать!

— Да вот тяну, пока сроки позволяют.

— Это правильно. Так и нужно поступать. Только по закону и ни шага в сторону. Шаг влево, шаг вправо — стреляю без предупреждения. На поражение. Так было во времена нашего позорного прошлого, так будет и впредь. Согласен?

— Насчет позорного прошлого?

— Паша, ты не в ту степь поскакал, понял? Не в ту степь. — Терпение Шевелева, кажется, закончилось. — У меня был Сысцов. Слышал о таком?

— Приходилось.

— Он говорит, что ты нагрянул к нему домой почти с обыском. Это правда?

— Он что, этот Сысцов, немножко беременный?

— Не понял?

— Что значит — почти с обыском? Или с обыском, или без обыска. Наполовину не бывает. Как не бывает женщин немножко беременных или, скажем, почти беременных.

Шевелев расхохотался, причем так искренне и опять же заразительно, что, откинувшись на спинку кресла, несколько раз взбрыкнул ногами. Пафнутьев тут же вообразил, что ногами прокурор сучит так, будто сидит на кеттлеровском тренажере.

— Слушай, Паша, у меня к тебе просьба... Не трожь этого Сысцова. Ну на кой он тебе сдался? Старый хрыч, хотя и с заслугами.

— Его заслуги уходят корнями в позорное прошлое, Олег Петрович, — усмехнулся Пафнутьев, которого задели, задели прокурорские слова о позорном прошлом. Пафнутьев не считал позорным ни свое прошлое, ни прошлое страны, в которой он когда-то родился и прожил не меньше тридцати лет.

— Паша, — Шевелев положил ладонь на плотную коленку Пафнутьева. — Оставь Сысцова. Ты же не веришь, что он убил этих девочек? Ему ли с девочками путаться! Он был здесь и подробно, чистосердечно, откровенно рассказал все, что произошло. Да, ему принадлежит фирма «Роксана». Да, убитые девочки пользовались услугами этой фирмы. Да, служащие «Роксаны» как-то отправляли их в Италию. Все вернулись. Живые и здоровые. Чем они там занимались... Это ведь не наше с тобой дело. Может быть, Иван Иванович как-то после хорошей дозы итальянского вина к кому из девочек залез под юбку. Могло такое быть? Могло. Я у него впрямую спросил. И он мне в лоб ответил — могло. То есть человек ведет себя искренне. Это надо ценить.

— Ценю, — уныло кивнул Пафнутьев.

— У тебя есть против него что-то конкретное? Если есть — бери! Я сам подпишу ордер на арест. Нет ничего конкретного — не лезь к мужику! — На этот раз в голосе прокурора чуть слышно звякнул металл.

Шутки кончились, подумал Пафнутьев.

— Мы договорились? — спросил Шевелев, снова укладывая свою ладошку на пафнутьевское колено.

— Я больше не буду к нему домой ездить, — покаянно произнес Пафнутьев.

— И сюда вызывать не надо. Если очень уж захочется, зайди ко мне, посоветуемся, вместе пригласим, в конце концов. Устроим ему перекрестный допрос, козлу похотливому!

— Это было бы интересно. — Пафнутьев уставился тяжелым, неподвижным взглядом в пол.

— Значит, заметано?

— Олег Петрович... Мне надо срочно показаться врачу, — медленно проговорил Пафнутьев, все так же глядя в пол. — Я прошу дать отпуск за свой счет... На неделю.

— Нет проблем! — воскликнул Шевелев радостно. — Хоть с завтрашнего дня.

— Мне бы с понедельника. Если не возражаете.

— Считай, что с понедельника ты в отпуске. Только оставь заявление секретарю.

— Спасибо, Олег Петрович. — Пафнутьев тяжело поднялся из кресла, невольно, может быть, сам того не сознавая, давая понять Шевелеву, что действительно нуждается в серьезном медицинском обследовании.

Понимал Пафнутьев еще одну тонкость разговора — не должен был Шевелев отпускать его даже в короткий отпуск, поскольку не завершено расследование двух убийств. Так не делалось, это было против сложившихся правил. Если бы Пафнутьев попросил неделю на то, чтобы проведать родителей, сделать ремонт в квартире, отдохнуть на даче, то, конечно, отпуска он бы не получил. Но если пошатнулось здоровье — отказать трудно. Он должен был сам облегчить задачу Шевелеву и выдвинуть такую причину, чтобы у того было право дать ему отпуск.