Золото в смерти - Нора Робертс

class="empty-line"/>

— Мне кажется, ей предложили работу в Лестере-Хенсене — очень престижном учебном заведении.

— Доктор Рафти.

Тон Евы заставил его закрыть глаза.

— Простите, но у меня просто не принято говорить плохо о коллегах или распускать сплетни. Было много жалоб — и от родителей, и от сотрудников. И, судя по всему, её брак трещал по швам.

Он бросил мучительный взгляд на Грега.

— Что бы ни происходило, Марти…

— …мы с тобой, — вставил Грег мягко.

— По слухам, — продолжил Рафти, — у неё был роман с одним из преподавателей, возможно, и с отцами учеников. Говорят, она закрывала глаза на травлю, запугивания, списывание, нелегальные дела и пьянство.

— И что? Это правда?

— Думаю, да. Многие сотрудники рассказывали похожие истории. Но многое — это слухи и обиды. Сложно судить. Во время передачи дел я встречался с доктором Грейндж. У нас с ней были разные взгляды. Похоже, она была готова уйти, оставить школу позади. Она назвала несколько имён людей, с которыми были проблемы.

— В этом списке был Дюран?

— Да. Но когда я изучил его досье и поговорил с ним, понял — это человек, преданный своему делу. За то время, что мы работали вместе, я видел только это — хорошего преподавателя, искренне старающегося помочь ученикам. Остальные жалобы были от других.

— Были ли у вас конфликты в этот переходный период? Или кто-то конфликтовал с вами?

— Разумеется. Это был переломный момент, смена поколений и курса. Она больше заботилась о крупных пожертвованиях, правах на имена и статусе.

Рафти взмахнул рукой:

— Важные вещи, конечно, но я увидел серьёзные проблемы с дисциплиной и явные преференции для детей богатых родителей.

— На это жаловались Дюран и другие, — подтвердила Ева.

— Да. Существовала негласная политика: если тебя травят — разбирайся сам. Если ученик провалил экзамен, ему давали пересдачу или исправляли оценку, если жаловались родители. Сплошное списывание. Некоторые даже превратили это в бизнес. Были угрозы учителям. Пьянство и незаконные дела творились и в стенах школы, и за её пределами.

— Что вы предприняли?

— Провёл встречи со всеми. Некоторые боялись говорить — их считали «проблемными» или угрожали. Некоторые, как Дюран, уже собирались уходить. Им было проще.

— Можно сказать пару слов? — спросил Грег. — С точки зрения семьи?

— Конечно, — кивнула Ева.

— Нам, семье, было ясно — Марти дали эту должность не только за репутацию и квалификацию, но и за принципы. Совет нуждался в том, кто наведёт порядок.

Он повернулся к Рафти:

— Ты много пережил в первые недели, Марти. Помню семейный ужин, ты выглядел выжатым, как тряпка. Говорил, что когда пытаешься вывести корабль из шторма — нельзя отпускать руль ни на минуту.

— Как ты это запомнил? — улыбнулся Рафти.

— А вы отпустили руль? — спросила Ева.

— Грег прав. Меня взяли и я согласился потому, что хотел изменений, знал, что будет трудно. Мои действия и намерения не всем нравились.

— Что именно вы сделали?

— Ввел строгие правила и чёткие меры наказания за травлю, списывание, пьянство и прочее.

Он на мгновение замолчал, сцепил руки на столе:

— Несколько учеников отстранили в первые же дни. Родители были в ярости, некоторые забрали детей из школы.

— Как сказал Грег — переход был трудным.

— Да. Без Кента я бы не справился в первые недели. Честно говоря, я боялся, что меня уволят — пожертвования отменяли, ученики уходили, учителя, привыкшие к более мягкому режиму, негодовали.

— Ты никогда не говорил, что боялся увольнения, — удивлённо заметил Грег.

Рафти улыбнулся, похлопал Грега по руке:

— Не всё детям нужно знать. Были и те, кто радовался новым правилам и переменам — в коллективе, у учеников и в совете. Это выровняло ситуацию. К весне всё стало почти на свои места.

— Вы справились, — сказала Пибоди. — Вы поставили школу на ноги.

Он улыбнулся:

— Хотелось бы так думать.

— Были ли угрозы в ваш адрес? — спросила Ева.

— Были. Родители пытались давить, несколько проблемных учеников тоже.

— Кого-то исключили?

— До этого не дошло, — сказал он, — хотя я некоторым особенно возмущённым родителям и намекнул, что, возможно, их ребёнок и академия просто не подошли друг другу.

— Увольняли кого-нибудь?

— Опять же, я некоторым предлагал: если вам не по душе моё видение и методы, может быть, вам стоит поискать место получше. Я считал нужным дать всем время привыкнуть, так что в первые недели вместо отчислений и увольнений я давал частные предупреждения.

— Это было восемь лет назад, — пробормотал он, и даже намёк на улыбку погас. — Не могу припомнить никого, кто держал бы на меня такую злобу или обиду, чтобы пойти на такое. Или на Джея. Он ничего не делал. Он не управлял школой, только своими учениками.

— Может, проверим перекрёстно? Посмотрим его учеников — кто был проблемным, кого забрали, чьи родители были недовольны?

Когда он посмотрел на Еву, она увидела облегчение. Что-то, чем можно заняться, подумала она, что-то конкретное, выходящее за рамки горя.

— Я могу зайти в свои записи. Могу это сделать. Буду рада помочь.

— Это бы помогло. У вас есть химические лаборатории, преподаватели.

— Конечно. У нас есть лаборатория для старших классов, ещё для средних. Ещё одна — для продвинутых. Боже мой, вы не думаете…

— Мы хотим проверить всё, — сказала Ева. — Если вы дадите мне имена продвинутых учеников, их учителей. И в ваших записях то же самое — с тех пор, как вы пришли. —

— Да. Да. Сейчас мы едем завершать детали поминальной службы по Кенту. Как только закончим, я смогу поехать в школу и достать старые записи. —

— Мы сможем это сделать, если вы нам дадите разрешение. Оформим ордер, и я попрошу EDD получить доступ к этим записям. А потом, когда мы с ними разберёмся, можем снова с вами поговорить.

— Пусть она займётся