Библиотечка журнала «Советская милиция», 6(36), 1985 г. - Валерий Иванович Привалихин

— Не знаю, вероятно, бригадир...

Шамрая отвели в камеру. «Поговорите с ним потом, — посоветовал Турчину майор. — Пусть немного остынет». Но под вечер Краб пытался покончить с собой, перерезав обломком лезвия, неизвестно откуда взявшимся, вены на руках.

В больнице Шамрая положили отдельно, посадив дежурить милиционера. Стоило тому отойти к окну, как Краб, прикрывшись простыней, начал зубами срывать повязки. Милиционер нажал кнопку вызова. Прибежали дежурный врач, медсестра.

— Извините, молодой человек, — сказал седой доктор, присаживаясь возле кровати больного, — но вы беспросветный дурак, потому что, несмотря ни на что, жизнь прекрасна. А вы хотите от нее избавиться.

— Люди — сволочи! — грубо перебил его Шамрай. — Они хуже волков.

— Вот вы куда...

— Да, хуже! Волк волку верит и в беде не оставит. А человек готов загрызть себе подобного.

...Турчин, выслушав рассказ милиционера об этой сцене, подумал: «Что же побудило Краба к самоубийству?» Этот вопрос он задал Кузьмину.

Майор что-то черкнул в записной книжке, выпрямился и ответил:

— Так или иначе, а случай не из приятных. Натерпимся из-за него от начальства по самую завязку. Я уже написал объяснение, но это только начало.

— Мне тоже попало, — признался следователь Скрипка.

— Ничего, переживем, — бодро заговорил майор. — Цыплят, как говорится, по осени считают, а у нас будет осень, когда закончим следствие.

— Прокурор говорит, что мы поспешили с Шамраем и наломали дров... — сказал Скрипка.

— У него есть какие-нибудь иные соображения? — недовольно поднял голову Кузьмин. — Нет? И у меня, представьте себе, нет. Мое мнение такое: надо энергичнее браться за Краба. В наших руках столько фактов, и чтоб не вывести подозреваемого на чистую воду! Да всем нам тогда грош цена.

— Может, и так, — согласился Скрипка. — Тем более, что я уже дважды навестил его в палате и не услышал от него ни слова. И от еды отказывается. Хлебнем мы горя с этим Крабом, ох, хлебнем.

— Разве нам впервой? — все еще бодрился майор. — Главное — результат.

Турчин молча сидел рядом с капитаном Мамитько. В случившемся он во многом сам виноват: ведь фактически до убийства Антонюка дело вел он, вот и получается, что довел его до ЧП. Над всем этим он много думал и до сих пор не был убежден в вине Шамрая, а теперь, когда стало известно мнение прокурора, уж и не знал, что делать.

— Прошу вас, — обратился он к следователю, — разрешите мне встретиться с Шамраем...

ШАМРАЙ лежал в длинной, узкой, с высоким потолком и единственным окном палате. Милиционер, дежуривший возле него, доложил, что срывать повязки он больше не пытался, вел себя так, будто потерял ко всему интерес, в разговоры не вмешивался, глаза у него были все время закрыты.

Но когда в палату вошел Турчин, он приоткрыл глаза и его бледное, почти белое лицо помрачнело.

Лейтенант сел возле небольшого столика, положил на него планшетку и, подперев голову рукой, задумался: как допрашивать Шамрая, если он ко всему безразличен, даже к своей жизни? Будешь задавать вопросы, а он будет лежать и молчать. Да, глупее положения, черт побери, не придумаешь. Но и самому молчать нельзя, ведь это явный признак бессилия. С чего же начать? В конце концов, что с ним церемониться! Преступник — это преступник, а допрос — это допрос.

— Послушайте, Шамрай, — заговорил Турчин мягко, — вам не впервые иметь дело со следствием, и вы хорошо знаете, что молчанием тут не отделаться. Оно не в вашу пользу. Факты, что мы собрали, свидетельствуют о вашей причастности к преступлениям. Однако никто не отнимает у вас права опровергать их.

Шамрай продолжал лежать неподвижно, словно речь шла не о нем, только напрягшиеся желваки на широком лице свидетельствовали, что нервы напряжены до предела. Но Турчин спокойно продолжал:

— Конечно, если вы не виноваты, вся душа ваша бунтует против причиненной вам обиды. И все же я взываю к вашему разуму и говорю: переступите через свои эмоции!

— Значит, вы считаете, что меня обидели? — неожиданно заговорил Шамрай.

— Нет. Но я считаю, что мы тоже можем ошибаться.

— Какое благородство!

— Как хотите, так и понимайте, но запомните одно: мы хотим найти истинного преступника. В то же время я допускаю, что им можете быть и вы. Более того: на данном этапе следствия на вас пало подозрение. Но следователь — это еще не судья, а камера изолятора — не тюрьма. Вы должны знать по собственному опыту, что невиновных людей не судят. Но опять-таки по собственному же опыту вы должны знать и другое: ни одному преступнику не удалось избежать заслуженного наказания.

— Что вам нужно? — проронил в ответ Шамрай.

— Вы сами хорошо знаете, что нужно следствию, — сказал он.

— Чтобы я признался в том, что обокрал кассы и убил Антонюка? Но кассы я не грабил и Антонюка не убивал. Понимаете: не грабил и не убивал!

— Не надо горячиться. Давайте разберемся во всем спокойно. Я допускаю, что кто-то умышленно подтасовал против вас факты. Тогда помогите вывести этого человека на чистую воду. Ведь сейчас он, если вы действительно не виноваты, смеется над вами и над теми, кто вам поверил.

— Кто же это поверил мне? Случайно не милиция ли?

— А почему бы и нет? Работники милиции устроили вас на работу, заботились о вас.

— А теперь пришиваете грабежи и убийства.

— Вы опять за свое. Повторяю: если мы действительно допустили ошибку, то вам сейчас надо думать о том, как помочь нам исправить эту ошибку. Не ослепляйтесь обидой и не берите на себя чужую вину.

Турчин замолчал и смотрел на Шамрая. Глаза у того были широко открыты и неподвижны, бледное лицо заострилось, нижняя губа прикушена.

— Итак, прошу вас ответить на такой вопрос: был ли у вас Антонюк в ту ночь, когда произошло ограбление?

— Был.

— Один?

— Нет. Еще с двумя парнями.

— Не замечали в них чего-нибудь подозрительного?

— Нет.

— А в поведении Антонюка?

— Что вас конкретно интересует?

— Прежде всего его душевное состояние. Не показалось ли вам, что он волнуется, куда-то спешит?

— По-моему, он был такой, как всегда. Впрочем, воздержусь от категоричных утверждений. В тот вечер я к нему не присматривался. Что еще вас