Час пробил - Виктор Львович Черняк

несколько минут Харт вышел из раздевалки сел на маленький белый, стульчик.

В комнате трое — наверное, техники — склонились над приборами и тихо переговаривались, не обратив на Харта ни малейшего внимания. Один из них давно взвинченным тоном сказал:

— Все равно разведусь! Пускай все летит к дьяволу Не могу больше.

— Не заводись! Та или другая — никакой разницы. Все они одинаковы, — ответил второй.

Дальше Харт уже не пытался следить, кто что говорит и бездумно фиксировал фразы.

— Обидно столько времени истратить на…

— Не жалей, что-нибудь подвернется.

— Заявила: «Я вышвырну тебя на улицу голым!» А если бы ты видел, как жрала, ну — землечерпалка…

— Ха-ха! Кому она нужна? Они все нужны кому-то при муже. А мужа нет, так, побаловаться — пожалуйста, и не больше

— На что-нибудь жалуетесь?

Харт не сразу понял, что вопрос' предназначен ему.

— На что-нибудь жалуетесь? — с нажимом и легким раздражением повторил усатый «лжесвидетель».

— Нет. — Харт посмотрел ему прямо в лицо, подумал и добавил: — Иногда скачет давление. Не часто.

Тот открыл тетрадь, что-то записал, потом вставил листок бумаги в пишущую машинку и застрочил, как из пулемета. Харт прикрыл глаза.

Машинка-пулемет… Чего он так строчит, усатый? Неужели дурацкие шланги и кабели помогут им влезть в человеческую душу? Детектор лжи! Но он-то никому не лжет. Он жалеет о гибели однополчан, жалеет милую миссис Уайтлоу и ее дочку и, чего там крутить, жалеет себя. Перед вылетом из Роктауна он сидел на берегу небольшого озера, и у его ног плавали утки: взрослая серая и целый выводок маленьких утят. Он смотрел на них, удивлялся, и было чему. Всего каких-нибудь триста лет назад ситуация казалась бы невероятной: вечно голодный человек, охотник, и его жертвы мирно проводят время друг с другом. Сейчас это так естественно, утки всего лишь часть природы, а не объект для охоты. Человек научился обходиться, не убивая их. Может, он научится обходиться, не убивая себе подобных? Не сразу, так хоть через сто или двести лет…

«Правда, — неожиданно подумал Харт, — и сейчас некоторые кретины охотятся с подсадными утками…» И будто выбило какую-то пробку из сознания — все стало ясным. Отвратительно ясным: их троица — подсадные утки. Богач Моуди был исключен из нее. Возможно, он и летал на разведчике, который действительно разбрасывал листовки. Но они трое — его прикрыли. Ненужный приезд джипа с водителем-японцем. Их подставили. Потом провели на мякине. И накололи, как жучков, на иголочку. Заложили их души чужим деньгам.

— Б-б… — проблеял Харт. Бешеная ярость овладела им. Подонки! Гнусные подонки!

— Сядьте в кресло, — усатый указал на кресло, опутанное проводами.

Харт выполнил — просьбу-команду с каким-то садистским удовольствием.

Один из техников подобрал бумажные ленты с пола и запихнул их в урну с цифровым замком. Другой заправил чистые ленты в три выходных устройства и проверил самописцы. «Лжесвидетель» опоясал Харту грудь гофрированным резиновым шлангом диаметром около двух дюймов.

— Не жмет?

— Нет, — выдохнул Харт.

Потом усач прикрепил к его ноге манжету, обошел кресло — Харт почувствовал дыхание на затылке, — проверил, хорошо ли закреплен шланг на спине:

— Бобби, дайте мне…

Не успел усач сформулировать просьбу, как сумрачный Бобби, наверное, тот, кто решил разводиться во что бы то

пи стало, протянул пузырек с какой-то жидкостью. Усач смочил ватный тампон и тщательно протер ладонь левой руки Харта. Потом взял какое-то приспособление и прижал его к ладони пружинами.

«Сейчас начнется, — решил Харт. — Плевать». Он первый раз подвергался такой процедуре, но знал, что измерять будут три физиологических параметра. Пахнущий покрышками шланг фиксирует изменения в ритме дыхания, манжета на ноге — давление крови и прижатый пружинами датчик — изменения потоотделения.

— Включите ленты, — скомандовал усач. Что-то щелкнуло, и бумажные ленты поползли. — Выключите, все в порядке.

Ленты застыли. Усатый отошел от Харта. По-видимому, кто-то двинул реостатный выключатель, в комнате становилось все темнее, ярче загорелись лампочки на панелях приборов. Перед собой Харт видел три оранжевых световых пятна, все остальное погрузилось во тьму.

Сзади голос «лжесвидетеля», ставший металлическим, произнес:

— Лгать не имеет смысла. На вопросы отвечать только «да» или «нет». Начали.

«Я вам отвечу, сволочи, — сказал себе Харт. — Я за все отвечу».

— Вы поняли: отвечать нужно лишь «да» или «нет»?

Они были в комнате, где располагалась коллекция музыкальных инструментов. Расстроенный Лоу сидел на полу, скрестив по-турецки ноги. Элеонора примостилась на низеньком пуфике.

— Наши отношения заходят в тупик?

/ Она ничего не ответила. Нет смысла отвечать на такие вопросы: как ни отвечай, отношения, зашедшие в тупик, вряд ли выберутся оттуда.

— Не знаю, чего ты от меня хочешь? Может, я что-то делаю не так? Скажи!

— Это скандал? — она расправила складки на юбке и потянула ее вниз.

— Упаси бог.

Из открытого окна доносилось тарахтенье моторчика: Пит стриг траву, едкий запах срезанной зелени проникал в комнату. Мотор затарахтел сильнее, зачихал и заглох. Элеоноре послышалась приглушенная брань садовника.

Большая, яркой расцветки бабочка села на плоскую крышку ритуальйого барабана и сразу стала неотъемлемо!! частью его украшений. Лоу ударил' кулаком по полу, бабочка вспорхнула.

— Какая красивая.

— Ты — очень.

— Бабочка.

— Вечно у тебя в голове какая-то ерунда. — Лоу обнял ее ноги.

— Так кажется мужчинам, а это вовсе не ерунда. Бабочка красива, а прекрасное дает человеку силы. — Опа провела ладонью по его волосам. — Зря так нервничаешь, тебе вредно, — и прикусила губу, сообразив, что напомнила ему о тяжелом недавнем потрясении. — Я ничего особенного от тебя не хочу. Все мужчины уверены: каждая женщина, что бы она ни говорила, обязательно вынашивает далеко, идущие планы. Видит — бог, меня это не касается. Я только хочу — иногда — разговаривать с тобой, приезжать — время от времени — и все. Немного, а?

Лоу уткнулся головой в ее колени. Волосы на макушке росли у него в разные стороны, кожа в этом месте просвечивала синеватой белизной.

— Самое смешное, — заметила Элеонора, — что после всех событий последнего времени мне не сделалось яснее, кто же и, главное, почему покушался на тебя? Я уже не говорю о том — как?

Лоу вытянул ноги, майка не закрывала узкой полосы живота, по которому бежала дорожка из светлых пушистых волосков.

— Оставь это дело, оставь! Я не хочу потерять тебя…

— У-у! Какие мы благородные, — Элеонора чмокнула его в лоб и поправила майку, — смотри, пупок надорвешь, а без него…

Она поднялась, сделала несколько шагов к окну и перегнулась через подоконник, высматривая садовника с его машинкой, потом резко повернулась:

— Мне никак не удавалось припереть