Узник концлагеря Дахау - Александр Бабин

очень. Мать в госпиталь пошла, где же ей еще быть, если до войны медсестрой работала.

Иван, видя, что у друга сдают нервы и он стал заговариваться, встал с нар взял его за плечи и потряс.

– Остап, ты это, давай, заканчивай сам с собой разговаривать. Не дадим хозяину удовольствия отправить нас в психушку.

В коридоре послышались звуки шагов. Дежурный открыл дверь камеры:

– Нате поешьте, – подав миску с гречневой кашей и бидон с водой. – Утром принесу вам новую одежду, а то в зэковской на первом же углу милиция сцапает, – сказал такие слова и вышел, закрыв за собой дверь.

Остап вслед сказал:

– Вань, еще раз зайдет, я его кастрюлей по башке огрею, сколько можно над нами издеваться.

– Ты это брось дурить, он-то причем, в лагере хозяин всеми делами рулит. Положимся на судьбу, вспомни, она не раз нас выручала.

Покушав, легли спать, засыпая, думали о завтрашнем дне: какой он будет?

Разбудил звук ключа в двери, дежурный вошел в камеру:

– Мужики, одежду вам принес. В вещмешках найдете мыло, бритву, полотенце, – бросив все носимое на нары, выходя, обернулся: – Быстро переодевайтесь и подходите к дежурке. Начальник дожидается, весь на иголках, третью кружку чаю допивает. Да, мужики, наделали вы шума! Сколько лет служу в лагере, но такого случая еще не припомню, – и вышел из камеры, не объяснив суть своих слов, оставив дверь отрытой.

Иван с Остапом переглянулись и быстро переоделись, надев одинаковые черные костюмы, клетчатые рубашки, гражданские фуражки с козырьком, и стали похожи на братьев-близнецов, одежда одного фасона. Остапу достались брюки большего размера, подгибая их, пошутил:

– Нам бы этого закройщика брюк к нам в камеру, он что не знает мой размер, сколько лет по лагерям сидим. А Вань!

– А гробовщикам без разницы, какого размера твой костюм. Мне вот непонятно, зачем нам выдали бритву, ведь на небесах и своих парикмахерских хватает. Если посчастливится попасть в рай, первым делом побреюсь, – сказал, трогая свое щетинистое лицо…

Хозяин встретил Ивана с Остапом холодным взглядом, держа в руке кожаную папку. Внимательно осмотрел их внешний вид, даже приказал повернуться спиной:

– За мной, шагом марш, – сказал им в приказном тоне.

Вышли из здания карцера, у входа на парах стоял воронок. Офицер в чине майора в окружении трех солдат с автоматами наперевес курили папиросы. Офицер тут же подбежал к начальнику лагеря, представил руку к фуражке, громко доложился:

– Товарищ подполковник, конвой для сопровождения осужденных построен.

Хозяин отдал офицеру папку. Из кармана брюк вынул скомканный носовой платок и вытер им вспотевшее лицо. Уставшим голосом проговорил:

– Как посадишь зэков в вагон, сразу мне позвони. Да звони из милиции, чтоб никто не слышал. В Москве от меня ждут срочного звонка. Надо же, Сталин своей рукой подписал, кому скажи – не поверят.

– Есть доложить, – бойко ответил майор.

Автозак до города Чусовой проехал путь без остановок. На железнодорожном вокзале майор из папки вынул две справки об освобождении из лагеря Ивана и Остапа. Вручая их им, строго наказал:

– На сегодняшний день для вас справка об освобождении – главный документ. Не потеряйте, а то снова попадете в лагерь. Да смотрите от радости не напейтесь, знаю я вашего брата, только за ворота выйдите, рука сразу тянется за стаканом. Пойдемте, я вас в вагон посажу, да ведите себя прилично.

На путях стоял поезд, майор, посадив на места Ивана с Остапом, выйдя из вагона, встал, напротив их окна. Первым проронил слово Остап, смотря на майора:

– Вань, пока поезд не тронется, не поверю, что нас освободили. Ишь как смотрит, как провожает любимую девушку, моча в голову ударит, заскочит в вагон и увезет нас снова в лагерь.

Иван откинулся на спинку, кинул взгляд на провожающего офицера:

– Видно, и вправду товарищ Сталин в руках держал письмо геологов. Все-таки на земле порядочных людей больше, чем вот таких, – и кивнул в окно в тот момент, когда поезд тронулся.

Майор подумал, что зэки с ним прощаются, и машинально махнул им рукой.

Остап встал и тут же сел:

– Милиция проверит наши документы, а они у нас не в порядке, печати подписи нет, опять в камеру закроют, – вынимая из кармана справку об освобождении: – Печать есть, подпись хозяина тоже имеется, – читая, повернул справку обратной стороной, – тут чистый лист.

Иван, видя, что Остап волнуется, решил его подбодрить:

– Нам бояться некого, за нашей спиной товарищ Сталин, – сказал шепотом, чтобы не слышали пассажиры, трогая свое небритое лицо. – Побриться бы не мешало, а то костюмы выдали новые, а морды так и остались старыми.

– Может, мы старообрядцы, у них все мужики с бородой. Приедем в твой Курган, побреемся.

– А там до моей деревни рукой подать. Ты обещал в гости приехать, выпал случай.

– Нет, Иван, я сначала с родителями повидаюсь, а потом и тебя со спокойной душой навещу. Мать на меня взглянет – в обморок упадет, похоронили они нас, это точно. Думаю, кого-нибудь из соседей попросить обо мне рассказать, чтоб ее подготовить, ну что я живой.

– А я представляю встречу с родными иначе: сын от радости мячиком заскачет, – и резко замолчал. – Конечно, у меня сын, – проговорил себе под нос. – А если дочь, опять же матери помощница, – уже высказал радостным голосом.

Иван с Остапом проговорили до самого вечера, на очередной станции в вагон зашли два усатых подвыпивших фронтовика. Иван обратил на них внимание, когда они твердым шагом шли по перрону, неся в руках по тяжелому чемодану, за плечами вещмешки. У каждого на гимнастерке красовался орден Красной Звезды, полная грудь медалей. Сели на полку напротив. Чемоданы засунули под сиденье. Худощавый фронтовик тот, что старший сержант, ему около тридцати, развязал вещмешок и достал банку тушенки, булку хлеба, две бутылки водки, выложил все на стол. Второй, он рядовой, чуть поплотнее и помоложе товарища, также развязал свой вещмешок достал две каральки копченой колбасы, завернутую в бумагу, банку кильки, складной нож, две ложки. Сержант ножом нарезал ломтиками колбасу, хлеб, открыл банку тушенки и банку кильки. Не разговаривая, раскупорили бутылку. В граненые стаканы, а они стояли на столе, налили водки под ободок. До дна выпили и стали есть, не обращая внимания на сидящих пассажиров. Налили по второй, но уже половину стакана, и снова выпили, также, не говоря ни слова.

Иван подумал, перед ними сидят счастливые люди, едут домой в орденах медалях, не калеки – вот оно солдатское счастье. Они с Остапом тоже могли бы с ними отдыхать, если бы