Живописец смерти (СИ) - Лукарелли Карло

— Охранника. Я знаю. Но он этого не делал. Если, если сделал… то его кто-то нанял. И я думаю… я думаю, что знаю, кто именно.

Грэм шумно вздыхает, встречается взглядом с Пайком, вновь смотрит на меня.

— Хорошо, мисс Марин. Так какова ваша версия? Кто несет ответственность за эту смерть?

— Смерти, — поправляю я ее. — Марио и Сапфир.

Теперь ручку крутит Грэм.

— Ладно. Смерти. Итак, — она приподнимает брови, — как зовут этого человека?

— Я… точно я не знаю. В смысле, его имени. Но Сапфир, она называла его Птицей.

— Птицей? — Грэм откидывается на спинку стула, складывает руки на груди, словно я рассказала анекдот, а он оказался не смешным.

Пайк потирает лицо.

— Да-да. Понятно. Нам отправить патрульных на деревья в поисках орудия убийства?

Мои руки движутся по столу, постукивая: вправо, влево. Вправо. Три раза. Они смеются надо мной. Они мне не верят.

— Я знаю, это звучит нелепо, — молю я. — Я это знаю, но… теперь он хочет добраться до меня, потому что он знает. Он знает, что я иду по его следу, и он мне угрожал. Выслеживал меня. Клянусь. Он… он хочет меня убить.

— Я думаю, это паранойя. — Грэм переглядывается с Пайком. Я вижу, что ее руки вновь тянутся к брошюрам. — У вас раньше не возникали бредовые идеи? Не случалось галлюцинаций? — Он какое-то время молчит, потом спрашивает с мягкими интонациями чиновников и священников: — Вы не слышали голоса?

— Нет… нет! — Слова рвутся из меня, кулаки барабанят по столу. — Я не параноик. Мне нужна ваша помощь. Вы… вы должны мне помочь.

— Что ж, мисс Марин, — резко отвечает Грэм, — мы все время старались вам помочь, но, раз уж наша помощь вам не нужна, я думаю, наша встреча окончена.

Пайк делает глоток кофе, гоняет жидкость во рту, постукивает блокнотом по краю стола, откидывается на спинку стула с таким видом, будто говорит: «Мы закончили. Ты можешь идти».

Я встаю, вонзаю ногти в ладони, ощущение полного одиночества охватывает меня. Чай, написанная на лицах забота — все игра. Я чувствую, как бабочка Сапфир наливается свинцом. Подвела. Я ее подвела.

— Она… — Я замолкаю, потом стреляю наугад: — Когда ее нашли, у нее в карманах была помада? Синяя помада?

Грэм пристально смотрит на меня.

— Простите?

— Синяя помада, — повторяю я. — Я знаю, она пользовалась синей помадой. Постоянно носила ее с собой. Тюбик наверняка лежал в кармане. Я это знаю. Я знаю ее.

Грэм смотрит на Пайка, который вновь наклонился вперед, ко мне. Она медленно моргает, брови сходятся вместе.

— Вы ее знали?

Мое дыхание учащается. Все не так. Опять. Идиоты.

— Нет, — быстро отвечаю я, горло перехватывает. — Я ее не знала. Я просто…

В лживой улыбке Пайка теперь читается разочарование. Грэм хмурится все сильнее. Их мнение понятно: они думают, что я или совсем чокнутая, или наркоманка, или то и другое в одном флаконе. Принадлежу к потерянным детям Гдетотама.

— Хорошо, мисс Марин. Я думаю, мы услышали все, что нам требовалось услышать. И потеряли с вами много времени. — Она поднимается со стула, берет со стола большой конверт с брошюрами. — Я должна сообщить вам следующее: если мы узнаем, что вы по-прежнему лезете в это дело, то вам предъявят обвинение в препятствовании отправлению правосудия.

Пайк ведет меня к двери, потом по холодному коридору к звонкам и гулу голосов дежурной части, наконец к входной двери.

— Мы надеемся, что больше не увидим вас здесь. Ведите себя хорошо и поменьше болтайтесь по улицам.

Я не отвечаю — просто отворачиваюсь, выхожу за дверь. Пытаюсь не кричать. Пытаюсь не молотить кулаком по стеклу, пока оно не разобьется, чтобы их засыпало острыми осколками. С минуту стою на верхней ступеньке перед парадной дверью: такая злая, что не могу двигаться.

Смотрю на небо, на свет, просачивающийся сквозь ветви.

С Марио то же самое, что и с Сапфир. Они засунули дело в самый низ стопки высотой в десять футов. Извините, но мы с плохой вестью.

Я чувствую, какой у меня частый пульс, чувствую, как быстро гонит сердце кровь. Я стою на бетонных ступенях и смотрю на тонированное стекло.

Если копы не хотят разбираться с убийствами Сапфир и Марио, тогда это должна сделать я. Как-то.

Глава 21

«…в мою берлогу, в подвал под парикмахерской на углу Гроувер и Майлс-стрит», — вчерашние слова Флинта крутятся в моей голове, когда я бреду по улицам Гдетотама в полной уверенности, что не найду этого места, что не выберусь из Гдетотама живой. Моя одежда висит на мне тяжелой кожей, волосы торчат по все стороны, падают на глаза.

Тут я огибаю угол, выхожу на Гроувер-стрит, и вот она. На старой вывеске читаю: «МЕРОНИ, БРАДОБРЕЙ».

Я стучу в дверь три раза. Через пятнадцать секунд — не самое плохое число, но не из лучших — ее открывает Флинт. При виде меня глаза широко раскрываются, челюсть отваливается.

— Ло… срань господня!

Я не могу говорить. Шесть раз дергаю себя за волосы.

— Что ж, заходи, — он берет меня за руку и мягко тянет к себе; кожа теплая, мягкая, руки большие, пальцы длинные, правая ладонь вымазана желтой краской. Я тук тук тук, икаю по ходу ку-ку и захожу в просторную холодную комнату, заполненную зеркалами и старыми вращающимися стульями. Пол — керамические плитки двух цветов, на столешницах несколько банок из-под «барбисайда»[142], в углу старый радиатор. Я позволяю ему свести меня вниз по ступенькам. Руки у него такие теплые.

Тощий оранжевый кот мяукает, когда мы спускаемся в подвал, трется головой о мои ноги, мурлычет.

— Моби, — представляет его Флинт, цокает языком. Открывает дверь в дальнем конце подвала: там стоит невключенный холодильник, стены наполовину оштукатурены, видны трубы и изоляция. — Мой гардероб, — поясняет Флинт, открывает дверцу холодильника, берет футболку из груды одежды, возвращается ко мне. На полу лежат обрезки ковров, я едва слышу его шаги. Он протягивает мне футболку. — Ты вся взмокла. Переоденься.

Он отворачивается к дивану цвета горчицы, очищает часть сиденья от тюбиков с краской и одежды. Картины стоят у каждой стены — голые женщины, некоторые со звериными телами, из веток дерева, листьев, цветочных лепестков, гипса, дегтя.

Я снимаю холодную, мокрую блузку и бюстье под ней, надеваю футболку. Она большая. И теплая. Пахнет, как он: сосной, и травой, и снегом, и клевером. На правом рукаве три маленькие дырочки — хорошо. Хороший знак.

— Ло, — мягко обращается ко мне Флинт. — Поговори со мной. Что случилось?

Ноги несут меня к дивану, и Моби прыгает мне на колени, и я глажу его, и начинаю говорить. О Марио, о «Десятом номере», о том, как меня затащили в чернильно-черную комнату и едва не задушили.

Флинт наклоняется к дивану, таращится на меня, его глаза горят.

— Подожди, — голос такой напряженный. — Ты видела, кто это был? Сможешь описать его?

Я обхватываю руками колени, натянув на них его большую мягкую футболку.

— Нет, там было темно. — Я сглатываю слюну, смотрю на дырочки на рукаве. — Но кем бы он ни был, я думаю, он на кого-то работает. Сапфир… она писала о Птице, своем бывшем бойфренде. Я думаю… я думаю, может, он ее и убил. — Флинт открывает рот, но я торопливо продолжаю, не давая ему произнести и слова: — Я не могу его найти. Я ничего о нем не знаю. Никто ничего о нем не знает. Но я знаю, он как-то в этом завязан. Я это чувствую.

— Господи, — он встает с дивана, обходит его кругом, возвращаясь к прежнему месту, вновь садится. Потирает бедра руками. — Господи, Ло. Это серьезно. — Его брови сходятся у переносицы, лицо сереет. — Ты это знаешь, да? Ты понимаешь, насколько все серьезно?

— Я знаю, это серьезно, — отвечаю я. Встречаюсь с ним взглядом, а потом вновь отвожу глаза, крепче обнимаю колени. — Вот почему я пошла в полицию.

— Ты пошла? — Флинт застывает. — И что ты им рассказала?

— Все. Я рассказала им все, с самого начала. — Меня охватывает злость. Я вонзаю ногти в колени. Меня трясет. Голову, руки. — Они подумали, что я наркоманка. Они совали мне брошюры. Плевать они хотели. Их никогда ничего не волновало.