Спарринг- партнеры - Гришэм Джон

– Коди Уоллеса по-прежнему намерены казнить в определенное для этого время. Апелляции адвокатов, обычно подаваемые в последнюю минуту, вряд ли что-то изменят: казнь произойдет примерно через три часа, а точнее – в десять вечера. Прошение о помиловании, поданное губернатору, по-прежнему остается без ответа.

Коди подходит к телевизору ближе. Диктор продолжает:

– Четырнадцать лет назад Уоллес, которому сейчас двадцать девять лет, был признан виновным в убийстве Дороти и Эрла Бейкер в их сельском доме в ходе неудачной попытки ограбления.

На экране появляются фотографии двух жертв.

– Брат Уоллеса, Брайан, погиб на месте. Пятнадцатилетнего Уоллеса признали виновным в тяжком убийстве, караемом смертью, и если все пойдет по плану, то он станет самым молодым казненным в этом штате. Эксперты не ожидают, что казнь снова будет отложена.

Коди нажимает на кнопку, и экран гаснет. Он делает шаг к решетке.

– Видал, Марвин? Раз по Пятому каналу говорят, что так будет, значит, мне конец.

– Мне жаль, – отвечает Марвин негромко, на случай, если их подслушивают.

– Чего уж там, Марвин. Мы ведь знали, что этот день наступит. Так что давай не будем.

– Я могу чем-то помочь?

– Уже нет. Много лет назад ты мог бы помочь с побегом. Но мы упустили наш шанс.

– Да, боюсь, время вышло. Знаешь, здесь твой адвокат. Пустить его к тебе?

– Давай. И спасибо, Марвин, спасибо за все.

Марвин, попятившись, исчезает. Снова зуммер, появляется Джек Гарбер с толстыми папками. У него длинные волосы, стянутые на затылке в хвост, мятый костюм – так обычно и выглядят запыхавшиеся адвокаты смертников, теряющие очередного подзащитного.

– Ну, как ты, приятель? – спрашивает он почти шепотом.

– Лучше некуда. Скажи что-нибудь хорошее.

– Верховный суд все никак не примет решение, хотя я заставил этих клоунов повертеться. Губернатор до сих пор не сказал ни «да», ни «нет», но учти, он всегда ждет, пока суды захлопнут все двери, чтобы самому вылезти из берлоги с громким заявлением.

– Он хоть раз даровал помилование в последнюю минуту?

– Нет, где ему!

– А разве он не вел кампанию за губернаторский пост под лозунгом «Казнить больше и быстрее»?

– Вроде бы да, вел.

– Зачем тогда мы теряем время на губернатора?

– У тебя есть идея получше? Мы почти исчерпали наши возможности, Коди. Теперь все очень стремно.

– Стремно? – переспрашивает со смехом Коди, но тут же спохватывается и понижает голос. – Через три часа мою задницу пристегнут к койке на колесах и в руку мне всадят иглу, так что да, Джек, все это будет стремно… Почему-то у меня чувство некоторой беззащитности.

Коди приближается к решетке и смотрит на Гарбера. Они довольно долго глядят друг на друга.

– Все кончено, верно?

Джек, помотав головой, тихо отвечает:

– Еще нет, то есть почти да… Я еще не затянул «Аве Мария».

– Какие мои шансы?

– Даже не знаю, – пожимает плечами Джек. – Один из ста. Времени все меньше.

Коди подходит еще ближе, теперь они почти соприкасаются носами.

– Дело закрыто, и я к этому готов. Устал от напряжения, устал ждать, устал есть тюремное дерьмо, я много от чего устал, Джек. Так что я готов уйти.

– Не говори так. Я никогда не сдаюсь.

– Я здесь уже четырнадцать лет, Джек. Я смертельно устал от этого места.

– Рано или поздно Верховный суд постановит, что судить несовершеннолетних за тяжкое убийство нельзя, только, боюсь, это случится не сегодня вечером.

– Мне было пятнадцать лет, на том суде меня защищал горе-адвокат. Присяжные ненавидели меня, ненавидели его. У меня не было ни одного шанса, Джек. Жаль, не вы были моим адвокатом на суде.

– И мне жаль.

– Если подумать, Джек, то мне всегда и везде не везло.

– Мне так жаль, Коди…

Коди, отступая от решетки, выдавливает улыбку.

– Извините, что стал себя жалеть.

– Все в порядке, сейчас можно.

– Сколько раз вы присутствовали при казнях, Джек?

– Трижды.

– С вас хватило?

– Более чем.

– Вот и хорошо, не хочу, чтобы вы наблюдали мою смерть. Чтобы никаких свидетелей на моей половине комнаты, поняли? Пусть семья Бейкер молится, плачет и радуется, когда я перестану дышать. Думаю, они это заслужили. Может, им от этого полегчает. А по мне пусть никто не проливает слез.

– Ты уверен? Я буду там на случай, если вдруг понадоблюсь тебе.

– Не надо, я все решил, Джек. Вы бились как лев, чтобы сохранить мне жизнь, нечего вам смотреть, как я умираю.

– Как хочешь, тут хозяин – ты.

– Вот уж действительно!

Джек с заметным облегчением косится на часы.

– Мне надо идти, пора звонить в суд. Вернусь через час.

– Держите их за яйца, тигр!

Джек уходит, где-то лязгает невидимая дверь. Коди в глубокой задумчивости сидит на краю своей кровати. Снова зуммер. Возвращается Марвин. Коди опять подходит к решетке.

– Что еще?

– Понимаешь, Коди, сюда идет начальник для последних… ну, сам понимаешь.

– Я думал, мы еще вчера с этим покончили.

– Он хочет повторить. – Марвин упирается лбом в решетку. – Тут такое дело… Он нервничает, это же его первая казнь.

– Моя тоже.

– Ну да. Ему надо кое-что проверить, повторить правила и процедуры, все такое. Ты уж с ним поласковей, он мой босс.

– Стану я любезничать с начальником тюрьмы! Через три часа мне так и так хана.

– Перестань, Коди, с ним врач, так что лучше не бузи.

– Врач?

– Он самый, так положено. Им надо убедиться, что ты вполне здоров для… для иглы.

– Ты шутишь, что ли? – смеется Коди.

– Я серьезно, Коди. Нынче никому не до шуток.

Коди пятится назад и истерически хохочет. К двери подходят начальник тюрьмы и врач в белом халате, и Марвин отступает в тень. У начальника в руках блокнот-планшет с анкетой, он заметно нервничает. Коди возвращается к решетке. Врач осторожности ради держит дистанцию.

– Значит, так, Уоллес, – начинает начальник, – я предупреждал тебя вчера, что мы обязаны следовать процедуре. Если тебе не нравится, не суди меня строго: все это придумали задолго до моего прихода. Это доктор Пакстон, главный тюремный врач.

– Радость-то какая! – отзывается Коди.

Пакстон неохотно кивает в знак приветствия.

– Перед казнью требуется провести осмотр, доктор Пакстон здесь для этого, – объясняет начальник тюрьмы.

– В высшей степени разумно, господин начальник. Как и все остальные ваши правила.

– Говорю же, не я их придумал.

– Заметно, что это ваша первая казнь, вон, как нервничаете.

– Я знаю, что делаю.

– Да успокойтесь вы, господин начальник. Мы пройдем через это вдвоем с вами.

– Будьте добры, подойдите ближе. Облегчите нам задачу.

Коди, приблизившись к решетке, высовывает наружу правую руку. Пакстон торопливо натягивает пластиковые перчатки и надевает на бицепс Коди манжету аппарата для измерения давления. Потом прослушивает его с помощью стетоскопа.

Начальник тюрьмы, глядя в свой блокнот, спрашивает:

– Вы по-прежнему отказываетесь от свидетелей? До сих пор никого не хотите увидеть?

– Господин начальник, я провел здесь четырнадцать лет, два месяца и двадцать четыре дня, и ко мне ни разу никто не пришел, кроме моего адвоката. У меня нет ни матери, ни отца, ни братьев или сестер – ни родных, ни двоюродных, вообще никакой родни. Друзей тоже нет – ни здесь, ни на воле. Ну кого мне пригласить на свою казнь?

– Ладно, идем дальше. Какие хотите отдать распоряжения?

– Распоряжения? Это насчет моего тела? Сжечь. Кремировать. И спустить прах в туалет, чтобы следа моего не осталось на этой земле, понятно?

– Куда уж понятнее.

Пакстон убирает стетоскоп и снимает с руки Коди манжету.

– Артериальное давление сто пятьдесят на сто, немного повышенное.

Коди отдергивает руку.

– Повышенное? С чего бы это?

– Пульс девяносто пять, тоже выше нормы.

– Норма? Какая еще норма, когда тебя через три часа убьют? Мне не положено успокоительное, что-нибудь, чтобы унять мандраж?