Ситцев капкан - Алексей Небоходов

Она хмыкнула, и в этом звуке было столько усталости и злости, что Григорий даже пожалел, что не может сейчас приобнять её, как раньше – когда ещё всё было просто и за поступки не приходилось отвечать по всей строгости.

Он слышал её дыхание сквозь микрофон – прерывистое, как у человека, который вот-вот расплачется, но упрямо этого не делает.

– Может, мы пока не будем паниковать? – сказал он, сам удивившись, как спокойно это прозвучало. – Я сейчас тут, дома. Никто за мной не следит, бабушка пироги печёт. Если что – дам знать.

Она засмеялась, хоть и натужно:

– Вот бы у меня кто пироги пёк, пока меня Следственный комитет трясёт за хвост.

Пару секунд в телефоне слышалось только эхо города – какой-то гудок, шаги по лестнице, а потом она снова заговорила:

– Знаешь, – сказала Вера, – если вдруг у тебя появится подозрение, что за тобой следят, дай мне знать, хорошо? Мы с тобой всё-таки одно дело делали. Не хотелось бы остаться последней из этой весёлой компании.

В этот момент Гриша ощутил странное – то ли сходство, то ли зеркальность их судеб: он тоже привёз из Ситцева столько чужих грехов, что ирония казалась почти уместной. Но что-то в голосе Веры подсказывало ему: она не просто хочет пожаловаться; она хочет, чтобы кто-то выслушал, чтобы её страх и отчаяние хоть на секунду стали общими.

– Ты как, не боишься за меня? – продолжила она, и промежуток между фразами был чуть длиннее обычного, будто она ожидала не просто ответа, а моральной поддержки.

– Ты ведь всегда умела выкручиваться, – сказал Гриша и сам удивился, как глухо это прозвучало. Он почувствовал: что-то изменилось даже в тембре её голоса, хотя, вроде бы, ничего особенного и не случилось.

– Могла бы, если бы не твоя дурацкая месть, – сказала Вера, но без злобы, скорее с ленивым уважением к его максимализму. – Теперь приходится импровизировать.

– Значит, ты жива, – подвёл он итог. – Это главное.

– Смотря в каком смысле, – усмехнулась она. – У меня тут столько новых талантов открылось, что, если вдруг выживу, стану писать мемуары.

Вера рассмеялась, но смех получился резким, почти формальным, – и Гриша вдруг ясно понял, что она действительно скрывается, возможно, прямо сейчас сидит где-нибудь на чердаке с пластиковым стаканчиком кофе и смотрит, не мелькнёт ли за окном полицейская форма. Он попытался представить её, ту самую Веру, весёлую и едкую, в роли беглянки и невидимки, но образ не складывался: не хватало прежней искры.

– Ты переехала? – спросил он.

– Я в Москве, – ответила Вера после короткой паузы. – Пока что. Здесь проще раствориться. И потом, никто не подумает, что я могу быть так близко.

В голосе Веры была привычная ирония, но теперь она звучала жёстче, чем раньше, будто на другом конце провода сидел не человек, а искусственный интеллект, решивший сыграть роль его совести.

– Ты видел новости? – спросила она.

– Нет, – сказал он. – Я теперь их не читаю.

– Тогда слушай, – отрезала Вера, не оставляя ему ни малейшего шанса подготовиться к тому, что собиралась сообщить. – Ювелирный салон Петровых перестал существовать, буквально на днях. Вчера его опечатали, а сегодня акции рухнули «в минус», не просто просели, а пробили дно так, что теперь их, наверное, котируют в Антарктиде. Банкротство официальное, с размахом: приехали люди в костюмах, с печатями и папками, поставили на двери здоровенный синий крест и вывели всех сотрудников через чёрный ход, чтобы не собиралась толпа. А самое главное – суд над Еленой уже прошёл, даже не тянули. Ей дали восемнадцать лет. Целых восемнадцать, можешь себе представить? Будто у кого-то в суде была личная программа мести.

Вера говорила быстро, не переводя дух, будто старалась вывалить на него всю правду, чтобы ему самому не пришлось ничего додумывать. Гриша слушал и с каждой фразой внутренне окаменевал: не потому, что был в шоке – сам ведь всё к этому и подвёл, – а потому что теперь, когда месть случилась, он не мог решить, что чувствует. Вместо торжества в голове стояло пустое эхо, и он вдруг понял, что все эти долгие месяцы жил только ради этой самой точки, где всё завершится и станет легче. Но легче не становилось.

– Про тебя, конечно, вспоминали, – продолжила Вера голосом, в котором за скепсисом пряталась гордость. – Говорят, ты был главным свидетелем. В интернете уже куча мемов про Петровых, про их «честный бизнес» и твои показания. Даже смешно – теперь ты для Ситцева вроде как местная легенда, типа Робин Гуда, только без колготок.

Гриша молчал, ощущая, как по позвоночнику сперва медленно, а потом всё быстрее пробегает дрожь. Он прекрасно помнил, как выложил всю правду Ласточкиной. Помнил, как Вера показывала ему фотографии из архивов и подталкивала фразами вроде: «Ну же, скажи им всё, пусть знают». Он думал, что, когда это всё закончится, наконец выдохнет и перестанет чувствовать себя чужим в собственной жизни. Но теперь, когда конец официально наступил, он ощутил только резкую тяжесть в груди – будто вместо сердца туда напихали мокрый песок.

Вера, кажется, почувствовала его ступор даже через телефон. Она не сразу продолжила, дала ему ровно столько времени, сколько нужно, чтобы осознать: прежнего мира больше нет, и никто не собирается возвращать его обратно.

Он молчал, а она, будто почувствовав неловкость, добавила:

– Ты это хотел услышать? Или тебе важнее судьба девочек?

– Какая у них судьба? – спросил он, и голос неожиданно дрогнул.

– Лиза уехала куда-то на юг, никто не знает, где она. Софья решила перевестись в мед, а у Маргариты сейчас личный ад: все клиенты требуют возврата денег, дом – под арестом, она сама – под домашним арестом, только теперь у неё нет ни одного адвоката, ни одного мужика, который бы решился помочь. По-моему, ты их всех переиграл.

Вера говорила с наигранной лёгкостью, но за этим, будто, стояла тяжёлая, тягучая тень – не то сочувствия, не то немого укора. Будто даже она не была уверена, радоваться ли такому ходу событий. Гриша молчал, и это молчание казалось ей приглашением к подробностям.

– Ты не представляешь, какое тут шоу, – продолжила она, понизив голос, словно боялась, что за стеной подслушивают. – Вчера у Петровых был настоящий цирк. Утром пришли