Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ) - Кларов Юрий Михайлович

Неожиданно все исчезает. Исчезает ощущение верха и низа, вообще исчезает ощущение пространства. Земля и небо исчезают. Подъем и спуск теряют всякий смысл.

Я чувствую на своем лице ледяные пальцы, которые притрагиваются к моему лбу, затем к глазам, носу. Я цепенею от этого прикосновения. Какой странный сон! Сон? А может, это явь! Мысли мои бегут все быстрей и быстрей, я и сам их подгоняю. Не нужные мне я напрочь отшвыриваю. И специально сворачиваю в забытые, а может, и совсем мне незнакомые закоулки мозга, где и нет-то ничего, кроме подсознания, но я роюсь и там. Иногда мне приходится отплевываться от противной мелочи, плавающей в башке, словно тополиный пух, и норовящей захватить мое мышление. Вот мне попадается Ницше, ненавидящий христианство. Он пишет «По ту сторону добра и зла». Еще один художник-модернист Пабло Пикассо. Хитрый мазилка зарабатывает на своей мазне миллионы. Коммунистический попутчик держит любимую козу в своей роскошной вилле. Ну как же, а рядом Гойя. Этот рисовал нормально, а потом стал «прогрессировать» — потянуло на бои быков, к нечистой силе. Начал смаковать ужасы войны. По содержанию — болезненный, оголенный натурализм, по форме — ранний модернизм. А с медицинской точки зрения — типичный прогрессирующий мозговой разжиж. Поджав ноги, в деревянном корыте сидит Нострадамус. Тоже мне жрец, одурманивается содовыми парами и плетет какие-то вирши по поводу конца света.

Я карабкаюсь все дальше, все глубже незнакомыми мне маршрутами, делаю какие-то крюки. Я хочу найти того, чьи ледяные пальцы только что ползали по моему лицу. И вот фонарик памяти в какой-то отмирающей из-за ненадобности и уже не пульсирующей части мозга высвечивает что-то несообразное, похожее одновременно и на животное и на человека.

И в этот момент звонит телефон. Я снимаю трубку.

— Алло, Гена, ты? — слышу я женский голос.

— Да! С кем я говорю?

— Это я, твоя знакомая Макошь. Извини, что обращаюсь по телефону. Много работы и совершенно нет времени для личной встречи. Скажи, ты уже чувствовал присутствие того, кто занял твое место?

— Еще как! У него мой облик.

— А где его логово?

— Точно не знаю, но догадываюсь.

— Я думаю, его надо искать в юрском периоде. Почему ты такой невнимательный? Я же тебя предупреждала об опасности. Неужели ты не обратил внимания на нож в посудомойке? Он торчал в сливной решетке вверх лезвием. Ты же чуть на него не напоролся. Постарайся хоть не потеряться и не заблудиться во времени!

«Странный звонок, — думаю я. — Может быть, это дурацкая шутка. А может, у меня и в правду была белая горячка?! А такие вот звонки — ее остаточные явления?» Близкие толкуют, будто я из нее только что выкарабкался. Мама же по этому поводу ничего не говорит. Она меня только просит не работать так много:

— Переутомился ты, сынок, сильно перенервничал. Столько на тебя в последнее время свалилось!

Живу я отдельно от всех. Я купил себе квартиру. Моя квартира уютная и удобная. Как славно иметь квартиру, где можно отдохнуть, расслабиться. Одиноким я себя не чувствую нисколько. Наоборот, я свободен, я опьянен свободой, которой никто и никогда не сможет меня теперь лишить.

После того как после болезни я приступаю к работе, происходят два неординарных события. В среду, как обычно, я захожу к главному редактору альманаха «Подвиг» Мариинскому, чтобы сдать готовые рецензии, и он знакомит меня с заместителем министра культуры России Василием Михайловичем Стригановым, который находится в его кабинете. Когда мы с Василием Михайловичем выходим в коридор, он говорит:

— Мариинский мне сообщил, что вы на вольных хлебах, так?

— Да, — отвечаю я.

— Ну и как. Много зарабатываете?

— Нормально! А почему вас интересуют мои доходы?

— Виды имею. И у Мариинского я не случайно. Как вы выглядите со стороны, хотел посмотреть. Я вас приглашаю на работу в министерство культуры. Что думаете по поводу моего предложения? Мне о вас Мелентьев, наш нынешний министр, рассказывал. Помните своего бывшего директора издательства «Молодая гвардия»?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Естественно, — отвечаю я.

— Он мне говорил о вас как о прирожденном лидере, организаторе. Вы, по его словам, став комсомольским вожаком этого издательства, за год раскрутили молодежь. А недавно я попросил своего помощника подобрать ваши публикации. И не только те, которые идут под фамилией Якушин. — Стриганов хитро усмехается. — Неплохо, очень даже неплохо! А по поводу зеленоградской овощной базы, — Василий Михайлович хохочет, — высший пилотаж.

— Спасибо! Но меня за этот высший пилотаж чуть из партии не исключили! — отвечаю я.

— А в чем причина? — удивляется Стриганов.

— В горкоме партии, где рассматривалась эта статья, сказали, что я необъективно и предвзято истолковываю события.

— Но все обошлось, как я понимаю?

— Обошлось, но нервы потрепали.

— Вот что, Якушин, — хлопает меня покровительственно по плечу Василий Михайлович, — я беру вас под свою опеку и обещаю интереснейшую работу! Согласны?

— Согласен, — усмехаюсь я, — но на мне висят два незаконченных дела. Работы там на полтора-два года.

— Будете сочетать. Пару библиотечных дней в неделю вам достаточно?

Я соглашаюсь.

А второе событие — встреча с Владимиром Алексеевичем Чивилихиным. Мой друг Вадим Рыковский, ответственный секретарь газеты «Советская культура», приглашает меня в субботу в ресторан Дома журналистов:

— Закажем раков, возьмем по паре кружечек пивка, — сладостно поет он в телефонную трубку. — Мы так мало с тобой видимся.

В ресторане у сотрудников этой газеты свой столик, и когда я вхожу в зал, то вижу, что Вадим за ним не один. С ним мужчина средних лет в очках, с залысинами на лбу. Раки и пиво на столе.

— Познакомься, Гена, — представляет он мне его: — Володя Чивилихин из «Комсомолки». Денежный человек, за «Клавку Иванову»,[126] да «Елки-моталки» премию Ленинского комсомола отхватил.

Я моложе и Рыковского и Чивилихина, но не чувствую себя не в своей тарелке. Наоборот, я с ходу включаюсь в беседу, которую они начали еще до моего прихода. Тема их разговора меня давно волнует. Владимир Алексеевич делится своими задумками о публикации серии своеобразных репортажей из минувшего века.

— Возьмите Козельск, — говорит он, — лесной городок Северской земли. Степняки, обладавшие огромным опытом штурма самых неприступных твердынь того времени, не могли взять его сорок девять дней! И по справедливости Козельск должен бы войти в анналы мировой военной истории наравне с такими ратоборческими гигантами, как Троя и Верден, Смоленск и Севастополь, Брест и Сталинград. Но об этом событии мало кому известно. И виноваты в этом мы, журналисты, писатели. Скажи, Вадим, положа руку на сердце, будешь ты пробивать мои материалы на эту тему у себя?

— Володя! Я то — буду, а выше… — сразу как-то сникает Рыковский.

— Товарищи, — вступаю я в разговор, — как известно, точкой отсчета российской государственности считается призвание варяжских князей, начало на Руси династии Рюриковичей. По этому поводу проводятся торжества, юбилеи. Это дурь какая-то. Вообще обращение к этой дате, на мой взгляд, является ущербным для русского человека! — горячусь я.

— Не горячись, Гена! К чему заводить этот разговор? Он ни к чему не приведет. Сейчас же у нас за столом появятся «норманисты» и «псевдопатриоты», — смеется Чивилихин. — Спор по этому вопросу длится с восемнадцатого века.

— Я убежден, что началом Российской государственности надо считать 25 июня 860 года! — почти кричу я, вскочив со стула. — Я имею в виду фактическое, дипломатическое признание русского государства Византийской империей и всеми крупными государствами того времени.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Гена, давай все по порядку, — успокаивает меня Вадим. — Лично я ничего не понимаю. Начни с отправной точки, с причала.

— В Брюссельской библиотеке хранятся византийские рукописи одиннадцатого тринадцатого веков и так называемая Хроника Манасии. В ней перечень римских и византийских императоров и комментарии к событиям, при них происходящим. Так вот, после имени византийского императора Михаила III следует сообщение о том, что при нем 18 июня 860 года произошло нашествие Руси на Византию. Есть и дата окончания нашествия и заключения между Русью и Византией договора «мира и любви» — 25 июня 860 года. Понятно?