Анатолий Афанасьев - Сошел с ума

— Благодарствуйте, Сидор Аверьянович, — сказал я, совершенно уже не вникая, к чему он клонит.

— И то сказать, без вас как обойтись. Время горячее, гулевое. Опять же выборы на носу и прочее… Не только я, и ты можешь пригодиться. Издательство хочешь?

— Какое издательство?

Циклоп самодовольно потер ладони, разлил водку.

— Любое. Хочешь — новое откроешь. Хочешь, старое перекуплю, из тех, которые на ходу. Суть не в этом. Издательство тебе куплю и газетку. Хороших помощников дам. Все на высшем уровне, все по закону, не сомневайся. Хватит стрельбы и беспредела, сынок. Это все в прошлом. Возвращайся на родную стезю. Хоть с завтрашнего дня. Твоя задача — общий культурный пригляд. Чтобы перья скрипели в нужную сторону. Хоть улавливаешь, о чем толкую?

— Шутить изволите, Сидор Аверьянович?

Щека у него вдруг скакнула на глаз, как в припадке.

— До этого еще не докатился, сынок, чтобы с вашим братом шутить. Да и времени нету… Так что, по рукам?

От меня ничего не требовалось, кроме согласия, которое я выразил в восторженной форме. Еще не верил, что он пришел не по мою душу, а с идиотским предложением. Договор скрепили чаркой.

— Теперь так, сынок. Я к тебе с добром, и от тебя жду ответного шага.

— … ?

— Полинку твою мы, конечно, сыщем, хоть она куда-то далеко мотнулась. Но к тебе просьбишка. Ежели объявится, сразу дай знать. Приволочем домой на аркане. Это будет для твоей же пользы. Пора узелочек окончательно разрубить. Слишком наследила, прохиндейка.

— Да что мне Полинка! У меня другая на примете.

Циклоп подобрел, расслабился. Оба глаза наивно открылись.

— Про свою каратистку имеешь в виду?

Приятно, когда хоть кто-то в курсе всех твоих дел.

— Вроде бы… Сиротка она. Привязалась ко мне. Намерение есть узаконить отношения.

— Худа больно.

— Откормлю.

— Ладно, Миша, бабы — это пустое. И Полинка в том числе. Две ноги и дырка — больше ничего. Хапнула не по чину, отберем… Я рад, что поладили. Большие дела тебя ждут, сынок. Власть нельзя отдавать всяким говнюкам. Понимаешь, власть! Не деньги, именно власть. Почитаешь мою программу, в мозгах просветлеет. Мы эту страну запрягли, теперь надо заставить, чтобы пахала, — его бешеный взгляд замутился, и в нем открылась такая бездна, куда я чуть не провалился. Поплыл куда-то, но чудом уцепился за графинчик. Разлил остатки.

— Этим особо не увлекайся, — осадил Циклоп. — Есть у тебя такая слабость, есть, знаю. Надо будет — подлечим. Ты теперь в команде, сынок. Кстати, о девочках. С деньгами как?

— Лишних нету.

— Будут и лишние. Все будет. Держи пока на разгон, — достал из кармана пиджака банковскую упаковку долларов, положил на стол. Я блудливо скосил глаза сотенные купюры.

— Спасибо, Сидор Аверьянович.

— Не дарю: отслужишь… Но вот что, Миша, больше не спотыкайся. Падать некуда. Один раз пронесло, два пронесло, десять не бывает… Да-а, достал ты меня с Трубецким. По-хорошему достал. Я ведь сперва не поверил, когда донесли. Кто ты, и кто он! А вот сумел, подлюка. Хвалю. Молодец. Ладно, давай на посошок. Мне сегодня еще в двух местах выступать. За Бориса агитировать… Эх, парень, как же тебе повезло! Не припомню случая, чтобы кому-нибудь так везло. За твое везенье, сынок!

Проводил его до лифта, дальше он не велел. Уселся с нукерами в кабину, оттуда подмигнул циклопьим оком:

— Денька три еще отдохни. Врача пришлю. В таком виде на люди не выходи. Не срамись.

Вот и слава Богу, подумал я, теперь есть у меня хозяин. Причем из самых крутых. Крепкий, убежденный рыночник. Депутат. Народный любимец. С прицелом на высшие посты. Об России печальник. Знал бы поэт Н., то-то бы позавидовал. Его-то покровители из первого горбачевского эшелона уже почти все отвалились.

Впереди безоблачное будущее. Собственное издательство, газета. Обеспеченная старость. Красавицы по вызову. Ордена и правительственные награды. Банковские счета. Золотая пластиковая карточка. Должность советника. Телевидение и радио. Интервью в «Известиях» и «Российских вестях». Приглашение на консультацию в Вашингтон… И чем заслужил? Да всего один раз с испугу удачно нажал курок.

Нервно хихикая, гладил черную шерстку урчащего Фараона. У него рана на боку затянулась, как по волшебству, ухо почти приросло, только задняя лапка, с которой я снял лубок, не сгибалась. По его ненавидящему взгляду было понятно: котяра вполне готов к новым любовным испытаниям. Все пройдет, потому что все проходит. Смерть, жизнь, страдания, любовь — все ерунда, говорить не о чем.

И все так немудрено в этом лучшем из миров, как в воображении гусеницы. Ползи, пережевывай, испражняйся.

…Ночью саднило в груди, подумал: инфаркт. Разбудил любезную каратистку. Со сна доверчиво потянулась худенькой грудкой:

— Попытка, Михаил Ильич?

— Погоди со своими попытками. Спросить хочу.

— Сейчас же ночь. Давайте утром.

— Ты любила Трубецкого?

Совсем проснулась, сверкнула своими льдинками:

— И сейчас люблю. Его все любили, кто знал. К нему не надо ревновать.

— Я не об этом. Я ведь его убил. Почему же ты льнешь ко мне? Отодвинулась. Темно было, но я отчетливо видел серую тень на ее щеках.

— Вы можете не понять.

— Да что вы все из меня дурака делаете!

— Вы никого не убивали. Учитель сам захотел умереть. Он устал. Вы сделали доброе дело. Вы ему помогли. Поэтому я к вам пришла.

Грудь сковало, как обручем.

— Принеси водки, Лиза.

— Может быть, капель? Лекарства?

— Неси, что велят.

Принесла в чайной чашке, ледяную, прозрачную — горькие слезы тоски. Я пил, давился. Вкуса не чувствовал. Водка проворно скользнула в кровь, скребанула по мозжечку. В который раз разжала обруч смерти.

Лиза потушила ночник, тихо сопела под боком.

— Что все это значит, Лиза?

— Что?

— Ночь, водка, воздух, тишина, твое присутствие. Почему все так ноет, болит, будто переехало трактором? Будто раскрошило в пыль?

— Вы ее не забыли, поэтому вам тяжело.

— А тебе легко?

— Всем тяжело, и мне тоже.

— А тебе почему тяжело? Из-за Трубецкого?

— Не только. Я никчемная, как и вы. Не умею жить сама по себе. Но те, к кому привязываюсь, уходят один за другим. Вы тоже скоро уйдете.

— Умру?

— Нет, просто уйдете.

— Тут ты ошибаешься, девочка. Мне некуда больше идти.

Она не ошибалась. Я не забыл Полину. Когда услышал в трубке ее голос, виски заломило. Сначала ворвалась междугородка со своими прерывистыми, наглыми «трень! трень!» — словно электродрель дырявит фанеру, — я в ту же секунду догадался, что это она. Сел, снял трубку, выслушал английскую речь, польскую речь, еще какие-то птичьи рулады, а потом по-русски:

— С вами будет говорить Монако! — и чуть позже родное, чуткое:

— Миша, Мишенька, почему ты молчишь?

— Я не молчу. Ты где?

Быстрое знобящее прикосновение к ушной перепонке.

— Миша, ты мне нужен. Приедешь?

На короткий миг я погрузился в забытье, был похоронен и вырыт из могилы. Сухие комья земли осыпались с глаз.

— Приеду… Но куда?

Все, что она дальше говорила, отпечаталось в мозгу, как на телетайпной ленте. Телефон в Москве, где помогут с документами и со всем прочим, маршрут, конечный пункт путешествия — Мексика, аэропорт «Вальпараисо», кафе «Глория». Хозяина зовут Антуан Пейзано.

— Не далековато? — спросил я.

— Нисколько, — Полина счастливо смеялась. — Ты даже не представляешь, как это близко.

— Это я так, к слову. Когда надо лететь?

— Если не будешь валять дурака, за два дня соберешься.

— Я не буду валять дурака.

— Миша! Мишенька!

— Да, я здесь.

— Мариночка скучает по тебе.

— Передай, я помню нашу тайну.

Дальше — зуммер отбоя. Связь прервалась. Потянулся к сигаретам, закурил. Значит, Мексика. Почему бы и нет? Перед глазами замелькали крохотные черные мушки. Чтобы их отогнать, размотал марлевую чалму с головы. В одном месте бинт прилип, пришлось отдирать.

Мексика! Она сказала, это совсем рядом. Тем лучше. Не в Рязань же, в конце концов собираюсь. Не надо беспокоиться о теплом белье.

Чтобы не терять времени даром, набрал номер, который продиктовала Полина. Отозвался солидный, уверенный в себе мужской бас. Я представился, объяснил по какому делу.

— Вы от Полины Игнатьевны?

— Именно так.

— Нет проблем. Я в курсе. Подождите, сейчас позову человека, который вами займется.

Я ждал, затаив дыхание, стиснув трубку двумя руками, словно это была хрустальная чаша, которая могла упасть на пол и разбиться вдребезги.