Анатолий Афанасьев - Сошел с ума

Катенька помирилась со своим мужем-челноком. Антон ее простил. Мы с ней не виделись, но часто разговаривали по телефону. Ее умишко слегка повредился, но я надеялся, что со временем она придет в себя. Она не верила, что Трубецкой умер, потому что не видела его мертвым. Она вообще почти ничего не помнила из той страшной ночи. Только кровь на щеке и долгое паренье в небесах. Она полагала, Трубецкой нарочно устроил представление, чтобы ей меньше страдать. Быть брошенной и быть вдовой — совершенно разные вещи. Он вполне способен на такой трюк.

— Если бы он умер, — щебетала в трубку, — я бы чувствовала. А я не чувствую. И потом, папочка, я ведь ношу его ребенка.

Да, она была опять беременна.

— А что про все это думает Антон?

Про ребенка Антон еще ничего не знал, а измену воспринял нормально. То есть упрекал, конечно, в первые дни, но с пониманием. Даже признал себя отчасти виноватым в случившемся. Сознавал, что если бы у него было столько бабок, сколько у «этого гада», супруге и в голову бы не пришло крутить хвостом. В порыве душевной откровенности, когда мирились, поведал ей, что в ту ночь, когда «этот гад» посшибал их с крыльца, ему было видение и он поклялся, что землю жрать будет, Родину продаст, а сколотит за два года миллионец, а то и полтора.

— Он очень меня любит по-своему, правда, папочка, — ворковала рехнувшаяся дочь. — В конце концов, ведь это самое главное. Ты согласен?

— Держись за него, Катерина, — отвечал я в духе всех приватизаторов на свете. — Миллион на дороге не валяется.

В моей собственной душе больше не было смуты. Я прожил жизнь сносно, и закончилась она, как положено, миражом. Мираж — Полина, Трубецкой, Париж, Италия, бойня, трупы, и как реальное подтверждение небывальщины — сто тысяч долларов на банковском счету. Совсем неплохо для финала. Ни дня без побоев. Ни одной строчки писанины. Буйное завершение пресной судьбы. Жалеть совершенно не о чем. Но жить дальше тоже ни к чему. Без Полины? Без ее любви? Без ее сумасшедшей лжи? Зачем?

…Мы уже высосали бутылку «Столичной», поели пельмешков и находились в рассуждении: не послать ли гонца за добавкой. День то ли к вечеру клонился, то ли, напротив, наступило утро.

— Хочу жениться на Лизе, — сообщил я Володе. — Что посоветуешь?

— Одобряю, — без раздумий ответил инженер. — Жениться можно и на железной кобыле. Если дури хватит. Ну а тех женщин, с которыми до Лизы жил, куда дел? Тоже ведь были недурны.

— Одну задушили. Вторая за границей, бросила меня. Но я все равно как-то больше склоняюсь к Лизе. Чистосердечная она, покладистая.

— Тут спорить не приходится, — Володя мечтательно улыбнулся. — Но все же кое-какие сомнения есть.

— Какие же? Поделись.

— Во-первых, разница в возрасте. Как-никак не меньше четвертака. Второе, удалая она чересчур. На тебе вон и так живого места не осталось, а вдруг ей чем-нибудь не угодишь. Да она тебя враз в землю вобьет по шляпку.

— Нет, не тронет. Уважает за страдания.

— Кстати, где она сейчас? Чего-то второй день ее не вижу.

— На тренировке.

— А-а, естественно. Где ей еще быть.

Что-то его, я видел, беспокоило, и это было странно по нынешним временам, когда повсеместно установилась такая благодать, что даже заботы о хлебе насущном отпали сами собой.

— Может, тебе все же поехать в Германию? — спросил я. — Хоть на мир поглядишь. Я-то навидался, а тебе будет в диковину.

— Да ну его к черту! — махнул рукой, стряхнув пепел на пол. — Ты вот, Миша, теперь человек мафиозный. Объясни, пожалуйста, что значит выражение «спрессовать по полной программе»?

— Ничего особенного. Будешь такой же, как я, но только уже в ящике.

— Ага. Так я и думал.

Пошел он гонцом в ларек, а я собрался в туалет, но по дороге зацепился ногой за стул и растянулся в коридоре. Поворочался, поколготился, встать не удалось, и так сладко заснул, как прежде на перинах не спал. Наверное, Володя стучал, звонил, но я не открыл, не слышал.

Очнулся, когда Лиза волокла по полу в гостиную.

— Отпусти, зараза! — завопил я, рассвирепев. — Я совсем не туда шел.

Лиза помогла добраться до туалета, а после проводила в постель. Через минуту принесла горячего чаю и хлеба с колбасой. Я сидел, подоткнув под спину подушку.

— Опять физик приходил? — спросила Лиза утвердительно.

— Хотя бы и приходил, тебе-то что?

— Спаивает он вас, Михаил Ильич. Вам сперва окрепнуть надо. Вот вы же не делали днем упражнения, которые я просила. Только водку пили.

— Как хочу, так и живу. Ты мне вообще никто.

— Не к лицу вам грубость.

Взяла полотенце со стула и утерла мне подбородок. Колбасу я съел и чай выпил.

— Унеси. Здесь не оставляй. Мухи налетят.

Позже, когда свет погасили, я сказал:

— Физик посоветовал жениться на тебе.

— И вы что?

— А что я? Я не против. А ты?

— У вас, Михаил Ильич, прямо мания какая-то. Обязательно жениться. Я, конечно, согласна, но сначала надо же попробовать. Как в старину говорили, не суйся в воду, не зная броду.

Мы попробовали. Не получилось. Но я очень старался.

— Сыночек мой! Совсем стал слабенький, — Лиза ласково погладила мою седую голову. И я охотно заплакал.

Был дома один. Пытался читать. Позвонили в дверь. По времени пора Володе заглянуть, и я, не спрашивая, открыл, даже в глазок не глянул. Хотя должен был поостеречься.

Пришли долгожданные гости, но, правда, не в том составе, как я предполагал. Я думал, пришлют нарочных, увезут куда-нибудь в подходящее место, а уж там разберутся. Пожаловал собственной персоной Сидор Аверьянович с небольшой свитой. Сперва в квартиру ворвались двое бычар, обнюхали углы, а Сидор Аверьянович спокойно дожидался у лифта. Там еще стояли двое, похожие на грузовики.

— Не беспокойтесь, — сказал я с порога. — В доме никого нет.

Циклоп величественно шагнул в коридор, отодвинув меня локтем.

— Беспокоиться тебе надо, сынок. Ну, показывай, где гостей принимаешь.

Удивительно, что он, как и Лиза, окрестил меня сынком. Видимо, после всех травм и переживаний, с перевязанной головой, я производил на людей впечатление недобитого подростка.

Провел его в гостиную, усадил в кресло.

— Большая честь для меня. Не знаю, чем угощать. Может, водочки?

— Давай водочки, — благосклонно кивнул Циклоп.

Один из бычар вместе со мной сходил на кухню. Наблюдал, как я шурую в кухонном шкафу. Из-под стола дико рыкнул Фараон.

— Это кто там у тебя?

— Котик. Он безвредный.

Я принес графинчик с водкой, кое-какую закуску — огурцы, на тарелке нарезанный сыр и колбасу, — расставил все на журнальном столике. Разлил водку по бокалам. Зазвонил телефон, и Циклоп распорядился:

— Никола, выдерни шнур. Чтобы не беспокоили.

Бычара рубанул по розетке кулаком, и та повисла на одном шурупчике.

— Ну что, писатель, — обратился ко мне Сидор Аверьянович. — Все понял? Понял, зачем я пришел?

— Да, конечно.

— И что же ты понял?

— Мочить будете. Только зачем было вам самим, Сидор Аверьянович, утруждаться?

— Ничего ты не понял, сынок. Давай, выпей! Твое здоровье.

Опрокинули вместе до дна. Циклоп первый, я уважительно следом. Циклоп благодушно улыбался, суя в пасть толстый ломоть колбасы. Щека не дергалась. Сейчас он был удивительно похож на благородного джигита Басаева и одновременно — на отца реформ, свиноликого Егорушку.

— Единственно правильно сказал: зачем утруждаться. Столько трупов, столько ужасных преступлений, тебя наше государство с удовольствием замочит. Но я пришел совсем не за этим. Давай-ка закурим. Какие у тебя?

— Есть «Ява». На кухне где-то пачка ментоловых.

— Давай «Яву». Или мы не патриоты. Авось не помрем.

Бычара от дверей кинулся с зажигалкой. Прикурив, Циклоп коротким жестом отправил сторожей вон. Продолжал лениво, глядя мне в глаза:

— Много чего натворил, верно, но последним поступком все грехи с себя смыл. Честь тебе и хвала!

— Вы про что?

В первый раз щека у него слегка дернулась, как знак того, что незаметно я обнаглел.

— Трубецкого пустил в расход, вот действительно — услужил. Хотя поспешил немного. Долг на нем так и повис. Ладно, всего не учтешь. С Полинки вычтем… Да, писатель, никто от тебя такой прыти не ожидал. Ты против Трубецкого! Да это же как вошь против горы. Ну-ка, поделись опытом, как все устроил.

— Да как-то так, — я смущенно потупился. — Прицелился, пальнул — он и с копыт.

— Ну-ну, не скромничай, — пыхнул в мою сторону ядовитым дымом. — Такую гадину раздавить — дорогого стоит. Теперь не ты, я твой должник. А Сидор Аверьянович долги платит, запомни.

— Что вы, господин Вельяминов, разве ж я…

— Погоди, не мельтеши… Недооценил тебя, каюсь. Честно скажу, от вашего брата, интеллигентов писклявых, на блевотину тянет. Нагляделся, нанюхался. Сыпь крапивная. Ни ума, ни совести у вас нету. Дуриком живете. Но к тебе это не относится, нет, не относится. Ты из другого теста. Поэтому я сам лично пришел. Других ноготком помани — прибегут, приползут, с руки тухлятину жрать будут, а к тебе — сам! Оцени, пожалуйста.