Форс-мажор – навсегда! - Андрей Нариманович Измайлов

зверь, но существо, рожденное для жизни в гармонии с Миром.

Раздевайся, раздевайся! Это как? До какой степени?

«До трусов, ха-ха?» — разумеется, мысленно, не вслух прожеребятился Токмарев…

— Хоть до трусов! — прочитала мысль Катюха. — Я сама, видишь, почти… Жарко. Это «муфель». Никуда не деться. Часа четыре еще. Потом отключу — полегчает. Давай-давай, скидывай. Что я, голых мужиков не насмотрелась?!

М-мда. Надо понимать, то не косвенное признание разгульного образа жизни, то мимоходное напоминание о профессии — выпускница «Мухи», художник, натурщики, тело как объект живописания, не вожделения.

…Ибо по самой природе своей человек не дикий зверь, но существо, рожденное для жизни в гармонии с Миром.

Что есть гармония с Миром? Может, как раз «до трусов», если тебя встречает д(б?) огиня в пляжном и жарко встречает, как и не снилось (снилось, блиннн, снилось!): а поворотись-ка, сынку…

Правда, тут же: «Погоди! Не отвлекай!»

Годит он. Не отвлекает. Сидит на полу — босой, в тельнике и брюках (до трусов — все же не трусы армейского образца, несколько вышедшие из моды). Ждет, когда процесс, который пошел, придет к концу. Часа четыре еще, сказала Катюха? Эт’ слишком. Ему бы поконкретней о милиции, и не через четыре часа желательно. Застукают полуголого…

— Часа четыре, ты сказала? Кать!

— Тс! — отмахнулась Гречанинова, колдуя над плашками с порошками. Годи! — Что? А! Нет. Минут двадцать, не больше. И — в «муфель». Сама будет довариваться. Как поплывет, так поплывет. Капри-и-изная, зараза. Мы тогда та-а-ак… Сейчас, Темуш. Ой, до чего я рада тебя видеть!.. Блинн! Не хо-о-очешь? А если мы та-а-ак?.. Рассказывай, рассказывай. Как твоя Наташа? Митяй? Что молчишь бука букой?! Вот с-сволочь, не хочешь?!

М-мда. Есть смысл повториться: Артем умел говорить с мужчинами — с друзьями и с врагами (с врагами особенно убедительно, богатый жизненный опыт!), но с женщинами — так и не научился. Кто они — друзья? враги? Катюха — безусловный друг. Близкий. Но далекий. В данный момент еще более далекий, нежели за минувшие двенадцать лет. Территориально, как никогда, близкий, но… Надо понимать, «вот с-сволочь, не хочешь?!» — не к нему.

Впрочем, после первичного восстания первичного… хм!.. признака Токмарев осознал, что, вот с-сволочь, не хочет. Ничего такого-эдакого не хочет он, блиннн, от раскомплексованной Гречаниновой! Юношеские рефлексии — Марику! Марику — мариково! А Токмареву, прежде всего, информацию. Сказала «а», будь любезна — «б»! Куда и к кому тебе в понедельник, де-еушка?! Туда и к тому, откуда и кто может досрочно, в субботу, постучаться — и откроешь?!

— Все птички на веточке, а попугайчик в клеточке!

— Кеша, помолчи!

— Сама молчи! Все птички на веточке, а попугайчик в клеточке!

— Видал? А ты не верил!

— Почему же…

— С-сволочь! — не Кеше, не Артему, а затеянному процессу. Она бормотала безостановочно и нараспев, как бы общаясь. Манера шахматиста в Катькином (о! Катькином!) садике, окруженного болельщиками: «А мы попробуем коняшечкой на f7 и — вилочка. Э-э, нет! Вы нас тогда слоником скушаете! На здоровье! А белой пешечки на g7 не боитесь? Не боитесь — ладейка-злодейка держит. А мы видим, все-о-о видим! И другую пешечку на подкрепу. Извольте…»

— Так чем тебе все же милиция не угодила? Кать!

— А?! А ну их!.. Погоди! Сейчас эмальку зако-о-ончим. Перегородчатую на-а-ашу. Ты смотри, Темуш, смотри. Это интересно. Не так, правда, как лиможская… но… У лиможской эмальки своя стилистика… Цвета пла-авно — один в другой. А здесь рутина — раскатываем проволоку в ленточку, припаиваем ленточку по рисунку на металл, засыпаем порошок — и в «муфель», на обжиг… Рутина, да-а-а… И все равно — то не тот цвет вылезет, то на объеме норовит осыпаться, а то и взрывается, с-сволочь…

— Эквивалентно скольки граммам?

— Темуш?

— Тротила. Взрывается… Не обращай внимания. О своем. Шутка.

И не обращает. Он — о своем. Она — о своем.

— Тебе неинтересно?

— Нет! — признался Токмарев с дозированным, еле уловимым раздражением.

Она и не уловила:

— Ага! Я и говорю! Электричество по всему дому вырубилось — на меня свалили. Вернее, на «муфель». При чем тут я!.. Я больше всех и пострадала. Днем вырубилось — и не заметила. Светло ведь. Эмаль в «муфеле» созревает, я на кухне гравировку до кондиции довожу. Часа через полтора снова включили. Печь остыть успела и — опять. И — тра-ба-бах! Хорошо, не в глаз. В замкнутом пространстве, в печке. Перепугалась… Не представляешь!

— Где уж нам уж! — кому-кому, а Токмареву ни за что не представить взрыв в замкнутом пространстве, воображения не хватает. Он, кстати, чего пришел-то…

— Ага! Я и говорю! Тебе смешно (да? неужто?!), а у меня три Ленина, четыре Звезды и восемь Знамен — коту под хвост!.. Оля приезжает: где? Нету! То есть?! Ну, так получилось, что не получилось! Ой, я наслушалась, ой наслу-у-ушалась — и про нищих отчаявшихся ветеранов, и про безалаберность, и про крупную подставу, и…

— Кать! — перебил Токмарев. Ой, наслушался он, ой наслу-у-ушался! Хватит! За глаза и за уши! — Пойду я…

— Ку-у-уда! Сидеть! — пошутила Гречанинова интонацией кинолога.

(Шутку хочешь? — Нет. — Короткую! — Нет!)

Токмарев встал с отчетливым суставным хрустом, шагнул к окну. Мне сверху видно все, ты так и знай! Отсюда, от Гречаниновой, обзор получше, чем от Юдина, — и не на детсад, а на милицейский газик, секущий за дверью подъезда.

Нет газика! Осада снята? Удовлетворился сержант Воскресенский, несолоно хлебнув при повторном визите к гр. Юдину?

Путь свободен!

И ку-у-уда путь?

Снова к Наталье?! Недоговорили, благоверная… Нас с тобой перебили, но ничего-ничего, мы их всех перебьем!

А то и к Чепику?! Насколько пррравильно я тебя понял, глава охррранной стррруктуры?.. А’йтем, опять ты неп’йавильно!.. Уразуметь про недоразумения и вразумить заодно!

На электричку?! Ах, да!.. Первый, первый! Я второй! Берем третьего в бушлате и без собачки!

Или снова к Марику? Телевизор у него…

— Уехали? — щекотнула из-за плеча в ухо Гречанинова.

— Кто?

— Ну, эти…

— Которые?

— Темуш! Ну что ты, ну!.. Милиция!

— А тебе на кой?!

— Ага! Я и говорю! Я же тебе говорю-говорю, а ты… — зачастила-запричитала: — Это из-за прибамбасов, из-за них! Говорю: ветеранам помогаю! Им без блямбы — ни надбавки, ни без очереди, ни вообще. Художник я, у меня диплом! Видите-видите, вот! А они: говорите-говорите — под протокол, пожалуйста!.. Вторую неделю плотно пасут. Из Питера в Бор уехала, чтоб не доставали. А мне — бац! — повестка на понедельник! По месту прописки. Оля