Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов

в санчасти. — Да как тебе объяснить-то попроще, зеленоглазая?.. В общем, Алексеем меня зовут. — Он протянул Василисе ладонь, до того, как ей показалось, большущую, что на ней можно было запросто расположиться со стрелой во рту. — Селиванов, Алексей…

Ресницы у Царевны Лягушки испуганно взметнулись:

— Надеюсь, не капитан?

— А что такое?

— Да уж больно мне на капитанов везет…

— В таком случае — подполковник.

— Уже легче, — вздохнула Василиса, — и раз уж ты такой большой начальник, зови меня запросто — Любой.

— А ты меня — Лешей.

— Ну, здравствуй, Леша, — человек Божий!

Вот так они и познакомились на свою голову во второй раз.

Спирт у десантуры был качественный, категорически неразбавленный.

— Кстати, о «птичках», — после непродолжительной паузы сказал Федор, он же Алексей. — Накрыли мы их «хитрую» автобазу… ну, в общем, то заведение за забором, куда они угнанные тачки на разборку ставили… Ты Фонарева знала?

— Мишу?..

— Он ведь, кажется, телохранителем у Бессмертного был? Там, на этой автобазе, «тайфун» его нашли, а в нем документы… ну, и кровь, как водится… Знаешь, Люба, это ведь мой последний шанс был. Эти самые «птички» вконец меня зачирикали. Двух сотрудников на прошлой неделе похоронил… Я прямо там, на кладбище, слово себе дал: сам, своими руками не поймаю — ухожу к чертовой матери из органов!.. Такие вот пирожки с котятами.

Тронув рукой повязку, подполковник Селиванов попытался улыбнуться. Улыбка получилась какая-то неуклюжая, виноватая.

— Ты уж извини, что так получилось.

— Не за что, сама напросилась.

— Вот и Микадо ты в лицо знаешь, и подручных его… Нам бы только зацепиться…

Василиса нахмурилась:

— Я же сказала: чем сумею — помогу. Я ведь этого твоего Ашота Акоповича только мельком видела. А потом — ехать мне надо, Эдика искать…

— Да мы мигом, мы быстро! — оживился Алексей. — Ростов — не Москва. Мы их живехонько, Любовь Ивановна, вычислим…

Перед самым заходом на посадку у подполковника Селиванова закружилась вдруг голова. Он резко побледнел, попытался зачем-то встать, но пошатнулся, мешком осев на кресло, застонал, а через пару минут и вовсе потерял сознание.

В Ростовский военный госпиталь Алексея доставили в состоянии комы. В начале четвертого пополудни началась операция на черепе. Около семи вышедший из операционной полковник медицинской службы Бахтияров, увидев сидевшую в коридоре Василису, удивленно воскликнул:

— Глотова, Люба?!

У этого усатого красавца, тогда совсем еще не седого, она работала медсестрой — там, в Афганистане.

— Твой? — спросил Эльдар Вахидович.

— А то чей же, — опустив глаза, сказала его бывшая сослуживица.

— Ничего, мужик здоровый, функционировать будет.

29 мая в половине второго ночи подполковник Селиванов пришел в себя.

— Узнаёте? — улыбнулась Любовь Ивановна.

— Узнаю, — прошептал Алексей. — Вы… ты Люба.

— А мы что, на брудершафт пили?

— Кажется, пили… нет, точно пили!

И Василиса, которой заведующий хирургией полковник Бахтияров выписал постоянный пропуск, бледная, усталая, вот уже вторую ночь не смыкавшая глаз, все-таки нашла в себе силы улыбнуться по второму разу:

— Ну, а коли уж пили, значит, тебе, красавцу, утка нужна… Помочь или сам справишься?

Часа через полтора подполковник Селиванов заснул. Дыхание у него было спокойное, кривая на мониторе нормальная.

Все тот же профессор Бахтияров помог медсестре Глотовой поселиться в офицерской общаге по соседству с госпиталем. Комнатушка была крошечная — койка, стол, стул.

— И удобства, Дуреха, в коридоре, — оглядываясь, вздохнула Василиса. — Так что ты не волнуйся, крупногабаритных мужиков мы тут принимать ни в коем случае не будем. Вот так-то!..

Мужчину, который постучался к Василисе в 11.15 по московскому времени, уж никак нельзя было назвать крупногабаритным.

— Разбудил?! — искренне огорчился майор Вячиков, тот самый хлопотун в штатском, которого Василиса окрестила про себя Попрыгунчиком. Он нетерпеливо топтался за дверью, пока Любовь Ивановна приводила себя в порядок, а едва войдя, так сразу и бухнул:

— А ведь он, похоже, действительно жив, ваш Царевич!

По словам Павла Петровича, прояснявшего ситуацию по своим, как он выразился, «каналам», капитана Царевича совсем недавно, недели три назад, видели в лагере полевого командира Беслана Борзоева. Информация эта поступила от нашего военнопленного, лейтенанта, выкупленного родителями, иркутскими коммерсантами, за крупную сумму в иностранной валюте.

— В том-то и дело, — схватив себя за нос, задумчиво сказал майор Вячиков, — в том и загвоздка, что лагерь этот — специального назначения… Ведь ваш друг…

— Он мне не друг, а муж, — поправила Василиса.

— Ведь Эдуард Николаевич — человек, насколько нам известно, не шибко состоятельный, а там, у Большого Беслана, в основном выкупные: иностранцы, священники, работники госаппарата, дети бизнесменов…

— Но ведь он еще и журналист!

— Да в том-то и фокус, что капитан Царевич — журналист военный! А таковых они, как правило, расстреливают на месте, потому как считают разведчиками… Непонятно, странно!..

И тут майор Вячиков, дернув себя за ухо, резко ушел от темы разговора.

— Любовь Ивановна, — глядя в окно, сказал он, — а где вы овладевали навыками практического энэлпи?

— О чем это вы? — удивилась Василиса, тщетно пытавшаяся растереть красное пятно на правой отоспанной щеке.

— О нейролингвистическом программировании, — пояснил сослуживец подполковника Селиванова, глядя почему-то в пол, а не на Василису. — Насколько я понимаю, именно этим методом вы нейтрализовали сотрудников Новоцаповского райотдела…

— Это когда кроссовкой в морду?

— Зачем же! — так и подпрыгнул майор Вячиков. — Вот уж как раз наоборот, когда тихо и мирно всех голубчиков под ключ в одну камеру.

— А-а, — сказала Любовь Ивановна и пошла на общую кухню ставить чайник. Когда она вернулась, Павел Петрович, если его действительно так звали, поерзав на табуретке и почесав сначала коленку, а затем затылок, предложил ей поработать в Чечне — «Ведь вы же все равно туда поедете, ведь правда же?!» — на его, как он туманно выразился, «серьезное ведомство».

От неожиданности Василиса чуть не облила майора Вячикова из заварного чайника:

— Это вы что, вербуете меня, что ли?!

— Ах,