Георгий Ланской - Не умирай в одиночку

– Тебе не приходило в голову, что вы просто не там копаете?

– Приходило. Это все равно как по лабиринту бежать за солнечным зайчиком. Вроде все правильно, стрелки на стенах верные указаны. А потом ты выбегаешь в центр комнаты, откуда разбегаются сотни нор, и все заканчиваются тупиком. А ты знаешь, что одна из них должна вести тебя к выходу.

– Или к входу, – задумчиво сказал я. – В еще одну нору.

– Вы не романтик, Валерий, – просипела Юлька голосом Людмилы Гурченко. – Как же могло получиться, что мы оба, вы и я оказались под этим волшебным южным небом…

– Дак по путевке, – оскалился я. – Все ж по пьянке закрутилось…

Юля рассмеялась, оценив близость к тексту фильма «Любовь и голуби».

– Ладно, – махнула она рукой. – Ну их всех к чертовой матери, и убийц, и бывшего мужа и бывшего шефа. Давай поговорим о чем-нибудь приятном.

– Ах, ваши очи чернее ночи. Их взор пророчит любви пожар. Но надо срочно поставить точку. Вы так порочны – оревуар! – пропел я, старательно попадая между нот.

– М-да, – фыркнула Юля. – «Фабрика звезд» нервно курит в стороне… Еще предложения будут?

– Хочешь, я тебе что-то покажу? – вкрадчиво произнес я.

Она уставилась на меня своими невозможными глазищами, в которых плескалась вселенская бездна.

– Хочу, – решительно сказала она в ответ.

Гнал машину я как будто желал получить гран-при в Монте-Карло. Юля сидела рядом и молчала, только в ручку над дверью периодически вцеплялась, как в спасательный круг. Фонари бежали навстречу, мелькая в окнах, как заполошные. А впереди стоял дом, милый дом, пока еще темный, но уже готовый встретить свою гостью.

Юля мялась перед входной дверью, пока я загонял машину в гараж. Ключи торчали в замочной скважине, но войти без меня она не рискнула. Улыбалась она тоже как-то вымученно, ее слегка потряхивало. Невероятно, но самоуверенная и безжалостная Гюрза боялась. Я открыл дверь и подтолкнул ее внутрь, иначе она наверняка не вошла бы сама.

– Миленько, – слегка срывающимся голосом произнесла она, оглядывая холл, – не хватает только оленьих голов над камином и куртизанки на шелковых простынях.

– Мы вполне можем это исправить, – ухмыльнулся я. Юля ядовито ухмыльнулась.

– Ты мою голову хочешь повесить над кроватью? Или тушку целиком?

Я загадочно улыбнулся и закатил глаза. Юля улыбнулась, но глаза были суровые, сосредоточенные. Она явно что-то просчитывала про себя, но нырнуть в это, как в омут не отваживалась. А на меня, несмотря на всю браваду, накатила какая-то мальчишеская робость. Юля опустила глаза и усмехнулась с прежней иронией, обхватив себя руками за плечи.

– Что-то зябко мне… Кто б согрел… – произнесла она и подняла голову, посмотрев с откровенным призывом. В ее черных глазах метнулся вверх пиратский абордажный флаг. Подбородок задрался вверх на недосягаемую высоту.

Бенц!

Разлетелась невидимая стена между нами. Осколки летели прочь, круша и сметая все на своем пути. Бенц! И волны горячего воздуха ударили друг в друга, сплетаясь и недоумевая: а что им делать дальше? Бенц! И два горячих фронта сплелись в огненном столбе, ударившем вверх яростным тайфуном. Я бросился на нее, рыча, как голодный лев. Она качнулась навстречу… Нет, не качнулась, а прыгнула, как черная пантера, голодная или жаждущая любви. Я подхватил ее худенькое, гибкое тело с таким волнующим, вкусным запахом, в котором смешались Арабские ночи, жар горящих апельсинов и кипящего кофе, вкусные и манящие запахи. Ее пальчики что-то такое делали у меня за спиной, копались в волосах и царапали шею, не больно и дразняще. В ушах приятно шумело, точнее, гудело, как от сильного трансформатора….

А вместо сердца пламенный мотор…

Мотор работал вовсю, заставляя кожу пылать и зудеть. Я неуклюже потащил Юлию наверх, едва не споткнувшись на лестнице. Она рассмеялась и укусила меня за губу, довольно сильно, но все же не до крови. Я зашлепал ногами по коридору и пнул первую попавшуюся дверь. Это была наша с Яной спальня, спальня, в которой я потом так ни разу и не ночевал, да и вообще захаживал редко. По дороге к кровати, я споткнулся и все-таки уронил Юлю, к счастью, на кровать. Она тихо пискнула, но промолчала, а я, раскидав в раже ботинки, как налакавшийся ковбой, рухнул прямо на нее.

Юля снова пискнула, а потом, как-то странно всхлипнув, начала тащить с меня рубашку. Воротник предупредительно затрещал. Я дернул на себе рубашку, стремясь как можно скорее прижаться всей кожей к ее горячему телу, сознавая, что сейчас, именно сейчас исполнится моя мечта…

Или не исполнится… если вдруг она, по какой-то причине вновь натянет на себя эту отчужденную змеиную маску…

И тогда я умру…

Я подавил в себе эти упаднические настроения и потащил с нее одежду. Тонкая кофточка сдалась без труда, а вот в джинсах я запутался, как студентик, впервые оказавшийся с девушкой наедине, потому что впопыхах стал тащить их с нее, не сняв сапоги, и окончательно запутался в них.

– Я сама, подожди, – шепнула она и ловко выскользнула у меня из рук, но я, рыча, опрокинул ее на спину и, взяв себя в руки, проворно расправился с ненужными остатками ее одежды. Юля упала на спину, разметав черную гриву по подушкам. А я прыгнул в постель, как моряк с фок-мачты, в прыжке избавившись от мешавших джинс, которые стянул вместе с трусами. Мы слишком торопливо потянулись друг к другу и в поцелуе стукнулись зубами, одновременно пробормотав «Извини». Это уже потом, когда мы чуть-чуть привыкли друг к другу, где-то через пару столетий, мы сжимали друг друга в объятиях, словно любовники со стажем. А тогда, в первый за этот вечер раз все было дико, необузданно, как в бешеной скачке мустангов, покоряющих выжженную солнцем прерию.

Бенц! И Вселенная закружилась хороводом звезд, когда мы в изнеможении упали рядом на подушки. А, может быть, это просто искры из глаз посыпались. Или что другое… Ведь так не бывает.

Так не бывает. А вот случилось!

Она откатилась в сторону и перевернулась на живот, натянув на себя сбившуюся простынь. Черные волосы, словно локоны Медузы, разметались по постели, каждая шевелилась по отдельности, словно живя собственной жизнью. Я откатился в противоположную сторону и, облокотившись, осматривал это великолепие.

– Почему ты на меня так смотришь? – спросила Юля, не поворачиваясь.

– Вовсе я на тебя не смотрю.

– Тогда почему ты на меня не смотришь?

Я хрюкнул и, сграбастав ее, потянул к себе поближе. И все снова завертелось в бешеной пляске. Хотя, на этот раз, танцы были совсем другими. Она была покорной и нежной, тонко чувствующей и нежной, словно подснежник. И только ее покрытая бисеринками пота кожа пахла так же, страстью, сожженными апельсинами и пороком.

После второго раза я позорно сбежал под предлогом кофе в постель. Мне нужно было перевести дух. Юля не возражала, потребовав кофе без сливок, но с сахаром. Я натянул трусы (как выяснилось, задом наперед) и побежал на кухню, едва не разбившись по дороге. Как оказалось, один из ее сапог я выбросил из комнаты в порыве страсти, и он упал прямо перед верхней ступенькой. Именно об него я и споткнулся в темноте.

На кухне, пока варился кофе, я успел выкурить сигарету. Кофе бодро булькал на плите, а я искал поднос, чашки поприличнее и сахарницу. Нашлось все, кроме сахарницы. Рафинад валялся в шкафчике в разодранной картонной коробке, песка вообще не было. Поднимаясь наверх, я подобрал сапог, едва не уронив поднос, и вплыл в комнату, искренне желая, что на поднос нельзя поставить какой-нибудь цветок, по причине отсутствия оного. Ну, не искусственный же ставить в вазочку! Кактус тоже не стоит, вдруг неправильно поймет? А больше в доме цветов не было. Я не большой любитель дарить букеты, посему заранее не подготовился, о чем искренне сожалел.

Юля полулежала на кровати, уставившись в окно с невероятным интересом. Я подкрался сзади и, поставив поднос на тумбочку, обнял ее за плечи. Она откинулась назад, уронив голову мне на плечо. В тусклом свете ночника мне было видно ее отражение в зеркале, неподвижно уставившееся в темное стекло окна.

– Что там? – спросил я.

– Ничего. Снег…

За окном кружили белые хлопья. Первые снежинки, которые всегда тают, кружили над вечерним городом, искрящимся огнями где-то далеко. Казалось, что мы были совсем одни в этой тишине, под каскадами сыплющегося с неба белого крошева.

– Без пяти минут зима, – сказал я. Юля взяла мою ладонь и подсунула себе под щеку. Пауза затягивалась.

– Кофе, мадемуазель? – предложил я. Юля фыркнула и, повернувшись ко мне, лукаво улыбнулась:

– Какая я теперь мадемуазель? Ну что, друг мой ситный, Валериус, жена я вам после всего, что между нами было, или мне заявление писать?

Я неприлично заржал, едва не опрокинув на себя кофе. Юля тоже улыбнулась, но улыбка была кривой и печальной. Глаза затуманились какой-то мыслью, видимо, не очень приятной, потому что Юля нахмурила лоб и отвернулась.