Диагноз с пулей в сердце - Владимир Григорьевич Колычев

— Плохие новости, Корней Евгеньевич! Не вы вели дело Четникова, Горчилиной… Еще кого там?

— Субботиной, Беркова.

— Убийства эти раскрыл Ямщиков.

— Честь ему и хвала.

Корней заставил себя смириться с обстоятельствами, которые против него. Возможно, он найдет выход из ситуации, но, пока он в полном тупике, лучше не возникать. А тупик мог остаться навсегда. Если Корней на самом деле убил Ямщикова.

— К сожалению, так думает только светлая сторона вашего сознания.

— Темная ничего не помнит. Поскольку я живу и собираюсь жить исключительно со светлой стороной своего сознания.

— Мне нравится ваш настрой, Корней Евгеньевич, — едва заметно усмехнулся Глотков.

— Какой может быть настрой у человека с психическим расстройством?

— Вы говорите об этом серьезно.

— Может, потому, что верю вам? Если я не вел дела, не раскрывал убийства, значит, и женщин никто не душил.

— Не знаю, я в подробности дел не вникал. Сегодня прибудет Криулин, у него и спросите.

Но Криулин появился только на следующий день. Корнея сопроводили в кабинет главного врача, считай, под конвоем доставили. Впрочем, Корней не возражал. Он все больше убеждался, что болен всерьез, и думал о том, как сохранить комфортные условия существования. Кормили его действительно хорошо, йогурты и печенье на завтрак, отбивные на обед, рыба на ужин, кефир на ночь.

— Как настроение, Корней? — Криулин старался держаться бодрячком, но при этом что-то нехорошее камнем лежало у него на душе.

— Ничего, все хорошо. Отличная палата, красивая соседка.

— Соседка? — искренне удивился Криулин.

— Мила Евдокимова, ты ее помнишь. Караваев ее задушил. Приходила, спрашивала, как так вышло. Приходила, приходила, так и осталась.

— Я смотрю, ты не шутишь, — с непонятным, но вполне объяснимым чувством облегчения улыбнулся Миша.

Возможно, имелись у него сомнения в душевном нездоровье майора Давыдова, но теперь они развеялись. И теперь можно смело предъявлять ему обвинения. Как настаивало на том коррупционное начальство.

— Наследственность у меня дурная. Я знал, что рано или поздно окажусь здесь. Поэтому и семью не заводил.

— Это серьезно.

— Если ты по поводу Ямщикова, я тебе ничего умного не скажу. Потому что ничего не знаю. Ни умного, ни глупого. Не помню ничего. Помнит только видеокамера. Не выходил я из квартиры… Или не было камер?

— Камеры были. Но эксперт не уверен, что это запись от четвертого июня.

Чувствовалось, что Криулин с трудом держит взгляд, не отводит глаз.

— Что ж, подождем, когда неуверенность перерастет в убежденность… Наверное, и свидетели нашлись?

— В лицо тебя не видели, но походка, движения…

— В общем, мне не отвертеться?

— Тебя в любом случае дожмут. — Криулин все-таки отвел взгляд.

В этот раз он не кривил душой, а говорил правду, которая его тяготила. Во всяком случае, он убедительно изобразил скрытое чувство вины.

— Я ничего не помню, меня признают психом, спишут на меня убийство, отправят на принудительное лечение…

— Вариантов, думаю, нет, — вздохнул Миша.

— Но я же могу взбрыкнуть, поднять шум?..

— Можешь.

— А в деле Ямщикова замешаны ну очень серьезные люди.

— Не знаю.

— Я знаю… Но я же понимаю, что шансов выпутаться у меня нет. И болезнь прогрессирует. Рано или поздно я окончательно сойду с ума… В общем, меня интересует комфортное пребывание в стационаре. Теперь это мой дом, и я хочу здесь жить, а не существовать… Тем более что Ямщикова я не убивал.

— Звучит категорично, — хмыкнул Криулин.

— Я ничего не помню.

— Хорошо бы, конечно, вспомнить, ну да ладно.

— Я знаю, что интересует вас. И сказал, что интересует меня.

— Все понятно, будем решать вопрос. — Криулин закрыл свою папку, давая понять, что разговор не закончен, а всего лишь отложен на какое-то время.

Но Корней не хотел ждать, ему сейчас требовалось прояснить один момент.

— Я все понимаю, запись может быть старой, алиби у меня нет, но Альбина Холкина. Она была у меня, я нашел ее на Василевского, пятнадцать, я нашел ее мертвой. Убийца ушел… Меня с Василевского сюда и забрали. Патрульно-постовая служба решила, что это я убил Альбину, пэпээсники набросились на меня. — Корней говорил, а Криулин сочувствующе смотрел на него.

— Не слышал я про убийство Альбины Холкиной, — с сожалением сказал он.

И если насчет подлинности записи с камеры наблюдения Криулин хоть немного сомневался, то сейчас он говорил с полной уверенностью. И возможно, был в полном неведении. Но если Альбину убили, Криулин не мог об этом не узнать. Она фигурировала в деле, которое он вел, ему бы доложили в первую очередь. И скрыть убийство Альбины невозможно, когда на месте происшествия побывал наряд полиции…

— А я могу позвонить? — спросил Давыдов.

— Кому? Альбине?

— Ее парню… Ну, не совсем парню…

Сама логика подсказывала, что нет никакого инвалида Юльметьева. И так вдруг захотелось это проверить, а номер телефона Корней запомнил крепко.

Вместо Юльметьева ответил какой-то Гоша Савушкин четырнадцати лет от роду. Это был его телефон, а никакого Игоря Юльметьева он никогда не знал. И майора юстиции Давыдова тоже.

Возможно, Корнея жестоко разыграли, но, увы, он не располагал возможностью это проверить. Отсутствовал доступ к базам данных сотового оператора. Да и позвонить неоткуда, за отсутствием телефона. Не просить же Криулина помочь ему в расследовании — он и без того относился к Корнею как к безнадежному психу. Тем более что Криулин уже собрался уходить.

Корней вернулся в свою палату, чуть погодя подали обед, суп с мясом, второе с котлетой, сок в пакетике, много свежего вкусного хлеба. Но ел Корней без аппетита. Хорошо, если ему сохранят льготные условия, но плохо, когда в жизни главное — хорошо пожрать и сладко поспать. Впрочем, ему не до жиру, когда сойти с ума на роду написано.

Посуду на кухню он отнес сам, на обратном пути санитар позволил ему позвонить бабушке. Причем номер телефона набрал сам.

Корней понимал, что фактически находится под стражей, грустил, переживал, но что-либо изменять не пытался. И с каждым днем все больше погружался в искаженную реальность, выстроенную больным воображением. И все больше убеждался в том, что неизлечимо болен. А Криулин даже не появлялся, да и зачем ему говорить с обвиняемым, невменяемость которого ставила под вопрос его показания?

Глава 16

Ужин, может, и не самый вкусный, но сытный, в желудке приятно. И у легких сегодня праздник, после ужина Корнея выпустили погулять, а больничный парк