Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов

с тобой русских сказках. И подошел я, жилая ты моя, к этому древнему, как мать сыра земля, валуну и, содрав с него мох автоматным штык-ножом, прочитал вещие, Василисушка, письмена: «ПОД КАМНЕМ СИМ ЛЕЖИТ РУСЬ СВЯТАЯ»…

Боже мой, Боже!..

За весь месяц написалось одно стихотворение. Тоже про поле, только не знаю про какое — про земное или про небесное:

Поле приснилось пустынное, лоб леденящий февраль, низкое небо холстинное, русская, Господи, даль. Птица приснилась нескорая, гиблая ширь без пути, поле без края, которое Бог мне судил перейти. Вот и подумалось спящему: что там о сроках гадать — смерть позади, а пропащему полю — конца не видать…

Все, заканчиваю. Завтра с утра вылетаю на «вертушке» в район Бамута. Там идут бои… Не грусти, любимая.

Твой Царевич. * * *

«И откуда они такие берутся? — морща лоб, размышлял сидевший на своем привычном — справа от водителя — месте Борис Магомедович. — Что это продукт времени или уникальная биологическая аномалия?.. Взгляните на подсудимого Митрофанова, господа присяжные! Берусь утверждать, что в этом выродке, больше известном вам под кличкой Киндер-сюрприз, не осталось ровным счетом ничего человеческого! Обратите внимание — даже крест, этот священный для каждого христианина символ, даже распятие, господа, он повесил на грудь вверх ногами!..»

От «подсудимого» пахло. Даже после того, как Торчок вытряс в салоне полфлакона духов, запах дерьма ощущался явственно.

В городе Богородицке смердючего гаденыша погнали в баню. Убивец лично хлестал его в парилке веником, отливал холодной водой и снова хлестал до потери чувств — Киндер-сюрпризу даже нашатырь под нос совали, — но и русская, с веничком, процедура не помогла.

Обиженно шмыгавший носом шнырь вонял за спиной Магомеда, как дохлая крыса.

«Внимательно присмотритесь к этому, с позволения сказать, явлению нашей жизни, господа, — продолжал упражняться в риторике бывший работник прокуратуры. — Отца у подсудимого не было. Двенадцати лет от роду он пырнул свою родительницу перочинным ножичком только за то, что она не дала ему денег на мороженое! Из колонии для малолетних преступников Митрофанов…»

— Эй ты, хорек, как тебя зовут? — обернувшись, спросил Магомед. — Ну чего вылупился, тебя спрашивают!..

— Это, как его… Ну, блин-еп, Артур… А чё, чё такое?

— Закрой плевальник, ничтожество!

«…Из детской колонии Митрофанов Артур вышел законченным мерзавцем! — с удовольствием завершил фразу Борис Магомедович. — Преступный путь этого пакостного выродка можно проследить по его смрадным выделениям. Он повсюду гадил, милостивые дамы и господа! Даже своего благодетеля, человека, подобравшего его на улице и пригревшего, к слову сказать, не понятно, с какой целью, даже известного вам гражданина Акопяна — чтоб ты сдох, шулер усатый! — даже его, господа, этот ублюдок продал при первом же удобном случае, и всего-то за сто пятьдесят тысяч, заметьте, не долларов, а, смешно сказать, — рублей! Позвонив некоему тайному врагу Ашота Акоповича, назовем его гражданином Б., подсудимый Митрофанов стуканул на своего шефа: „А джип-то, елы-еп, с начинкой, с потрошками, блин, джип!..“ О темпора, о морес! — как говорили древние. О времена, о бездна нынешнего нравственного падения! — с чувством стыда и негодования позволю себе воскликнуть я…»

И тут Магомед, втайне всегда мечтавший вовсе не о прокурорской, а о куда более престижной и денежной адвокатской карьере, спохватился — а сам-то, сам!.. Борис Магомедович вспомнил речь, вот с таким же идиотским пафосом произнесенную в суде его собственным обвинителем, вспомнил он заключительные слова приговора, горестные глаза скоропостижно скончавшегося в тот же день отца — он вдруг вспомнил все это, схватился за грудь от внезапно стиснувшей сердце боли и, забывшись, глубоко и безнадежно вздохнул… В следующее мгновение лицо Магомеда исказила гримаса омерзения. Судорожно схватившись двумя пальцами за нос, он закашлялся:

— А-кхаа!.. Стой, Вовчик!.. Ы-кхы-аа!..

— Заметано, — сказал невозмутимый Убивец, нажимая на тормоза.

Это была уже пятая незапланированная остановка с момента отъезда из Новоцапова. Все, кроме самого виновника благоухания, поспешно выбрались из машины отдышаться на свежем воздухе.

Было уже довольно поздно. Над рощицей, возле которой остановился джип «гранд-чероки» с пробитым пулей лобовым стеклом, громоздились багряные, неправдоподобно красивые облака.

В двух шагах от машины немыслимо всю дорогу страдавшего Торчка вырвало.

— Н-ну, все, б-болыне н-не могу! — трагически закатив под лоб глаза, простонал он. И вдруг всхлипнул, неловко взмахнул худющими руками и, шатаясь из стороны в сторону, полез куда-то в кусты. С минуту было слышно, как трещат сучья, затем все стихло.

— Это он, елы-еп, клей, бля, нюхать полез!.. Гы-ы! — глядя в окно, пояснил Киндер-сюрприз.

В наступившей тишине стало слышно, как Магомед скрипнул крепкими, на диво здоровыми зубами.

Быстро стемнело. Высыпали крупные, сверкающие, как музейные на черном бархате бриллиантики, звезды. И тотчас же, точно по команде, где-то в глубине рощицы, как оглашенная, завелась, защелкала маленькая серенькая пташка из отряда воробьиных. Соловей пел так громко и неистово, что у Магомеда по спине побежали зябкие мурашки.

— Во, елы-еп! — шмыгнул носом вылезший из машины Киндер-сюрприз.

Шло время. По шоссе в обоих направлениях, слепя фарами, проносились автомобили. Магомед, нервно затягиваясь, курил уже третью сигарету подряд, а Торчок все не появлялся…

В половине одиннадцатого Борис Магомедович сказал топтавшемуся чуть поодаль говнюку:

— Ну-ка иди, покричи его…

Битый час Киндер-сюрприз вопил в соловьиной рощице на все лады. Вернулся он злой, охрипший.

— Нету, еп, Торчка.

— То есть как это «нету»?! — опешил командор автопробега.

— Ну, еп, кайф, блин, поймал. Под кусточком, елы, дрыхнет. Реально, да?

— Убью гада! — простонал зажмуривший