Не убивайте мою собаку! - Елена Булганова

внучки, перестала общаться с мамой. Только мне звонит, и то редко. Слушай, ладно, побегу я, Дашонок, пора…

Хлопнула дверь, горестно всхлипнула Даша. Марина воспользовалась моментом, чтобы проскочить из ванной в спальню. Но не за полотенцем, а чтобы прилечь на диван. Ей было тревожно до боли в груди.

Но почему все так неладно? Она еще относительно молода, ей нет и сорока. Многие в этом возрасте только еще создают семью, задумываются о ребенке. Марине нравилось быть молодой матерью, это сулило столько увлекательного. Казалось, будут с дочкой как сестры, и по выставкам ходить, и на юг ездить, обе молодые, полные сил. Но уже в одиннадцать лет Даша отстранилась от матери окончательно. И что остается ей, Марине? Воспоминания, и по большей части недобрые, пугающие. Словно все хорошее было только до того страшного дня, когда черная тень пронеслась от крыши к тротуару.

А вот и самое страшное воспоминание накатило — не замедлило! Даше только что исполнилось шестнадцать, в субботний день они с Герой собрались в кино и погулять, хотя, на взгляд Марины, погода премерзкая: февраль, оттепель, с неба сыплется колючая крупа, на земле тает и превращается в грязное месиво. Но сияющая Даша заверяет мать, что гулять они будут по торговому центру, недавно отстроенному, там красиво и много всего интересного. А полтора часа спустя — она только успела приготовить обед и полежать в ванной — раздается звонок. Номер Дашин, но Марина слышит голос Германа, такой странный, будто он говорит с петлей на шее.

— Марина Евгеньевна, не волнуйтесь, но Даша в больнице.

Уши от паники закладывает, остывают пальцы, она кричит:

— Что с ней?! Она жива? Она в сознании?

— Ею занимаются врачи. Марина Евгеньевна, вы приедете? Я буду ждать вас у главного корпуса, здесь легко заблудиться.

Потом немыслимая кутерьма, она вызывает такси, одновременно одевается, натягивает вязаную шапочку на мокрые волосы, вода с них стекает по груди и спине. Звонит Николаю, потом сбрасывает, сообразив, что муж сегодня в Питере. Да он с ума сойдет, ведь в отношении Даши он не меньший параноик, чем она. Помчится в их город — а вдруг авария? Нет, позвонит, когда увидит Дашу и будет уверена, что дочь жива. Сердце обрывается при мысли, что от нее тоже могут скрывать самое страшное.

Пять минут езды до больницы, испуганные глаза водителя в зеркале. «Вам плохо, гражданочка? Так нужно было скорую вызывать, не такси. Поранились, что ли?» Марина только потом поняла, что вязаная розовая шапочка намокла, и казалось: на ней выступает кровь разбитой головы. Добрый пожилой дядечка пытается договориться у шлагбаума, чтобы пропустили: он везет пострадавшую. Но Марина уже выпрыгивает из машины прямо в льдистую лужу, бежит к главному корпусу, где стоит Герман, застывший, пугающе бледный.

— Она жива? Скажи мне правду! — налетает на него Марина, хватает за плечи.

— Она жива, — говорит он так твердо, что получается сделать вздох. — Угрозы жизни никакой нет. Даша сейчас на рентгене в травме, потом повезут на отделение. Идемте.

— Что случилось? — наконец догадывается Окунева спросить уже в помещении, когда становится ясно, что Дашу еще не вывозили. — Вы же просто собирались в кино!

— Даша промочила ноги. — Герман говорит короткими рублеными фразами. — Ступила в снег, а под ним оказалась лужа, глубокая. Я сказал, что ей необходимо переобуться, в кино так идти нельзя. Но Даша не хотела возвращаться домой, мы бы опоздали на сеанс. Я предложил зайти к нам.

Марина ощущает приступ дурноты, прижимает ладонь ко рту. Проклятый дом, как бы она хотела, чтобы он исчез, провалился под землю. Она даже улицей той никогда больше не ходила. И ей казалось, что хоть в этом дочь с ней солидарна.

— Ты заставил ее, — цедит она сквозь зубы.

— Не заставлял. Просто предложил, Даша сразу согласилась. Я знал, что родителей нет дома. Отец с утра уехал, у него выступление в какой-то библиотеке. Мама на работе в магазине. Я планировал, что мы зайдем только на минуту, Даша наденет мои носки, сверху пакеты…

— Какие еще пакеты?

— Ну, кроссовки так сразу не высушить. Но если пакеты, то ноги не будут мокрыми, а в кино можно обувь снять — там диванчики. И на такси бы привез ее назад.

— Я поняла, дальше!

Герман не суетится, говорит все так же размеренно, четко… пугающе четко.

— В квартире Даша сразу пошла в ванную. А я — в свою комнату, подбирал ей носки. А потом услышал, как Даша завизжала, и сразу какой-то грохот. Я бросился туда, в коридоре столкнулся с матерью. Она, похоже, зашла сразу за нами, очень тихо, входную дверь не запирала. Выскочила и захлопнула ее за собой. Дашу я нашел на полу ванной, она держалась за голову, везде была вода, осколки. Потом уже я сообразил, что сделала мать: набрала в банку воду, положила в пакет и ударила Дашу сзади. Даша отшатнулась, сильно стукнулась о край ванны. Я вызвал неотложку, приехали почти сразу. Сначала разбирались с головой, сейчас делают рентген бедра.

К концу его рассказа Марина тряслась как припадочная, слезы заливали глаза. Руки она сцепила за спиной, потому что в какой-то момент ощутила страстное желание вцепиться ногтями в красивое лицо Германа. Выцарапать глаза, чтобы хоть так поквитаться за дочь. А потом уж броситься на поиски его безумной мамаши.

— Где твоя мать? — заорала Марина, когда парень замолчал. — Ты, конечно, не позвонил в полицию? Так вот я это сделаю, не сомневайся!

Герман не шелохнулся, стоял перед ней навытяжку, хоть глаза догадался опустить. Ответил:

— Это ваше право, Марина Евгеньевна. Я не стану вас отговаривать и расскажу им все, как было. Мама сейчас на работе. Я уже звонил туда, боялся, что она побежит куда-нибудь, что-то сделает с собой.

— Боялся он. Да она нелюдь, она девочку мою едва не убила! И еще неизвестно… травма головы…

Окунева задохнулась собственным страхом. За спиной загрохотало, два санитара вытолкали из кабинета каталку, Герман сразу к ней рванул:

— Даша!

Марина дочь в первое мгновение не узнала, волосы ее и даже брови скрывала белоснежная повязка, дочь по подбородок была закрыта серым шерстяным одеялом. Черты словно смазались, заострились, губы пожрала бледность. Она бросилась к каталке, грубо отпихнула Германа.

— Доченька, как ты?

Даша тут же открыла глаза, глянула на мать тревожно, заговорила быстро, глотая звуки:

— Мама, не вздумай заявлять на тетю Вику. Я уже Герману об этом сказала… еще в «скорой». Я не хочу, чтобы ее посадили… я всем скажу, что сама