Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов

сгинуло, погасло, будто свет выключателем выключили. И не стало ни утра, ни вечера, ни дня, и наступила наконец самая настоящая ночь, обморочно-душная, кромешная, пропащая…

И внезапно сквозь тьму прожглись глаза, страшные, безжалостные. Кто-то чужой, недобрый под стук колес подкрался к полубессознательной Василисе и, прерывисто дыша, склонился над ней. Опытная, бесстыжая рука сунулась за вырез ее свитера, что позволялось одному-единственному человеку на свете, да и то не всегда, и, обцапав ее упругие, вечно норовившие вылезти из лифчика груди, выпорхнула испуганно и, смутно мелькающая, унеслась…

Разбудил Василису голос соседки напротив, той самой, что рассказывала сказку своей дочке:

— Господи, а деньги-то где? Вот тут у меня, под подушкой, в косметичке, все деньги были. И колечко обручальное, и кулон… Ой, мамочки!..

Голова у Василисы была тяжелая, как с похмелья, в глазах плыло, в висках болезненно тукало.

— Что… что случи… лось? — с трудом выговорила она.

— Обокрали нас, красавица! — ответила за горько плакавшую женщину в красной кофте сидевшая рядом с Василисой цыганка. — Сорок лет с табором по свету хожу, но чтоб цыган обокрасть, чтоб у гадалки из-под юбки кошелек стибрить?! Ох, ромалэ, такого еще не было!..

Сердце у Василисы нехорошо екнуло, она схватилась за грудь, торопливо зашарила рукой за вырезом серого исландского свитера, потом вокруг себя на скамейке — а вдруг вывалились? — но денег, увы, нигде не было. Пропал и паспорт Надежды Захаровны с вложенной в него фотографией Эдика…

В глазах у Василисы потемнело.

— Ай да Пьер! — схватившись за голову, простонала она. — Ведь он же нас, бабоньки, «таганским коктейлем» угостил!..

Он хорошо запомнился ей в лицо — веснушчатый, востроносенький пацан в камуфляжном комбинезоне, улыбчивый, на диво воспитанный. «Давайте-ка я вам, мамаша, местечко свое уступлю!» И уступил ведь нижнюю полку женщине в красной кофте. Да еще чемодан помог ей поставить в багажный отсек. «Вот ведь есть же нормальная молодежь! — растрогалась „мамаша“. — Как вас зовут-то, молодой человек?» — «Зовите Пьером. Меня так весь наш разведбатальон дразнит. А знаете почему?.. — И шустрый юноша с готовностью показал попутчицам пустое место с дыркой слухового прохода под длинными каштановыми волосами. — Считайте, что чеченский волк мне ухо отгрыз. Потому и Пьер, в смысле — Безухов. У них, у чеченов, на знамени — волчара. Нохча по-ихнему. Вот и тот, который подстрелил меня, матерый зверюга был. Я без сознания лежал, так он мне ухо ножом отрезал, это чтоб перед дружками хвастать, да тут-то я, на его беду, и очнулся…»

Девочка запросила пить. «Да какой там чай! — сказал молодой человек. — Поди уже и титан-то холодный. А вот у меня пепси-кола, любишь пепси-колу?.. А это что тут у нас? Ого, водочка!.. Давайте-ка, милые женщины, выпьем по чуть-чуть за ребятишек наших, за доблестных российских солдат и офицеров… Эх, комбат, батяня, комбат!..»

Ну и как же, как же тут было не выпить-то, Господи?!

Оглушенные смешанным с водкой клофелином, опухшие, они встали поздно: поезд уже подъезжал к Москве. Василиса подняла с пола пустую бутылку с портретом смутно знакомого человека и блатным каким-то названием — «Ферейн».

— Вот ведь гад, — сказала она. — Хорошо, хоть живы остались…

В милицию решили не заявлять.

— Чего проку-то! — махнула рукой молодая с золотыми зубами цыганка, то ли сестра, то ли дочка пожилой. — А за то, что нас обидел, его Бог, девоньки, накажет. Скоро, очень скоро. Сегодня же… — Она с усмешкой глянула в глаза Василисе. — Вот увидишь, красавица…

Так и оказалась Любовь Ивановна Глотова в столице нашей Родины, городе-герое Москве с двумя пятидесятитысячными — Митроша за билет взять наотрез отказался — бумажками в кармане. Выстояв длиннющую очередь за жетонами, она из вестибюля метро «Комсомольская» позвонила тете Жене, материной сестре, жившей здесь же, неподалеку, в Безбожном переулке, но снявший трубку незнакомый мужчина сказал ей, что Евгения Прокофьевна Елохова «по этому номеру больше не проживает».

— По номеру или по адресу? — попыталась уточнить Василиса, но услышала в ответ лишь короткие гудки.

Тяжелую спортивную сумку пришлось сдать в багаж на Ленинградском вокзале. После этой процедуры денег у нее стало еще на десять тысяч меньше…

Столица, которую Василиса и прежде-то выносила с трудом, на этот раз — а она не была у тетки года три — произвела на нее совершенно гнетущее впечатление. После тихого, в тридцать дворов, Заволочья город показался ей сущим адом. Она попросту не узнала новой Москвы — чужой, наглой, несусветно шумной, аляповато-яркой из-за обилия рекламы и куда-то ошалело мимо нее несущейся. Еще больше поразило Василису неимоверное количество юродивых, которых было, как показалось ей, ничуть не меньше, чем роскошных иномарок и милиционеров.

Она хотела пройти пешком от «Маяковской» до Красной площади, как это делала каждый прежний приезд сюда, но уже у Столешникова переулка сдалась, не выдержала толкотни, свернула с Тверской, пропади она пропадом, и тут же, за углом, бросив случайный взгляд на витрину, даже остановилась от неожиданности. Из зеркала на Василису глянула пугающе незнакомая, вконец замордованная, немолодая уже — вон сколько седых волос! — бабенка с такими тоскливыми болотно-лягушачьими глазищами, что Любовь Ивановна тихо ахнула! Тут же, у витрины, она вытащила из сумочки пудреницу и, забыв обо всем на свете, принялась приводить себя в порядок. Напоследок Василиса даже губы подкрасила, что делала крайне редко, и, придирчиво оценив проделанное, вздохнула: «Эх, вся красота — в коробочке!»

Из телефонной будки у ЦУМа она позвонила знакомым циркачам, но и Прохоровых в Москве не было.

— Они случайно не на даче? — с надеждой в голосе спросила Василиса.

— Они случайно в Париже! — сухо ответила свекровь двоюродной сестры ее мужа, Глеба Орлова. — А грудного ребенка они, тоже совершенно случайно, оставили на меня…

С того же таксофона Василиса позвонила в комитет по розыску пропавших без вести военнослужащих при Министерстве обороны.

— Я по поводу капитана Царевича, — сказала она дежурному. — Какие-нибудь новости есть?

Ее попросили подождать. Ждала она долго, у будки успела скопиться небольшая, на удивление терпеливая мужская очередь. Наконец трубку взял человек, с которым она разговаривала уже несчетное количество раз, — полковник Феклистов.

— Это Надежда Захаровна? Здравствуйте, Надежда Захаровна, — сказал он. — Новости есть, и, к сожалению,