Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

– Я, наверное, от беспокойства нечетко сформулировала мысль, и мы с вами не поняли друг друга, – холодно ответила Раиса. – Шлюха… обычная уличная путана. В Тарусе в те времена работала старая чайная для дальнобойщиков, и путаны туда слетались мухами на мед. Гена подцепил себе самую молоденькую, кажется, Наташку Бабочку, если мне память сейчас не изменяет. С ней переспала половина нашего и соседнего городка. Она всем мужикам пела одну песнь, мол, путешествую автостопом в Москву с юга и денег нет на проезд. Но она никуда не путешествовала, просто сшибала деньги с шоферов на трассе, трахаясь со всеми подряд. Кстати, покойного Кроликовода… майора Буланова, тоже с ней наши кукуевские замечали еще весной – прямо в машине он ее имел, бесстыдницу. Позже она все же куда-то отвалила из Тарусы, видать, действительно рванула в Москву, продавать себя уже в столице. А в июле она еще здесь ошивалась, и Гена, сущий старый кобель, на нее польстился. – Раиса Фабрикантша горько усмехнулась: – Проститутка на него вешалась на стоянке, Наташка Бабочка. А не Ариадна. Я удовлетворила ваше… неуемное любопытство?

– Исчерпывающе. Спасибо вам большое. Теперь все ясно, – вежливо ответила Катя.

Призрак Ариадны, живой и невредимой, за которым они гонялись столь долго и тщетно, поманил их вновь и растаял в тумане – уже навсегда…

– Отец ее один раз лишь при мне назвал по имени, – произнес Серафим, когда связь разъединилась. – Туся… Мы собрали все ее барахло и сняли постельное белье с дивана. Отец притащил брезент, сохранившийся еще от деда Ильи. И мы вместе расстелили его на полу, уложили ее на брезент и закатали, словно в ковер. Голая, растрепанная, с багровым распухшим лицом и прикушенным языком… На шее серебряная цепочка и сердечко-подвеска…

– Вай-вай! – ахнул Ишхан. – Вай, ахперес![122]

– Отец побоялся хоронить ее в лесу в окрестностях нашего дома и шептал мне: «Мы ее увезем на лодке подальше, к карьеру». Мы вдвоем спустили труп в брезенте по лестнице к лодочному сараю, один папа бы ее не донес, я помогал ему. Я оглянулся на наш дом на Круче – темный, безмолвный… Я не желал в него возвращаться ни за какие сокровища мира. Я не хотел даже думать о нем. Он внушал мне ужас. Мы с папой сгрузили в резиновую лодку труп и все собранные вещи в сумках из супермаркета. Стояла глухая летняя теплая ночь. Мы плыли… под звездами. – Симура внезапно криво усмехнулся, вспоминая. – Отец не включил мотор, он избегал любого шума. Он греб веслами. А я на корме придерживал обеими руками брезент… сверток… Мне хотелось его выбросить за борт и покончить разом. Но отец шептал: «Если утопим, труп потом всплывет. Надо похоронить ее в земле». Я сидел согнувшись на корме, вцепившись в брезент, в ее ноги под ним.

– В сома, – молвил Гектор, глядя ему в глаза.

– Ага. Наверное. – Симура пожал плечами и жалко, растерянно улыбнулся в ответ. – Папа сам отыскал то место. Он мне указал приметы: вышка сотовой связи на холме, на ней мигал красный фонарь. И мыс… Мы причалили и потащили тело на берег. Папа не рискнул просто сбросить труп в овраг. Его наполовину заполнила тухлая вода и на поверхности плавал разный мусор, когда мы посветили вниз фонариком. Мы сложили все ее вещи на землю, папа собрал ветки, хворост… много… целую кучу… И велел мне облить кострище горючкой из канистры, мы прихватили ее с собой. И лопату с мотыгой тоже взяли из дома. Костер разгорался, а мы начали рыть могилу. Отец лопатой, а я ковырял мотыгой, но я быстро устал… И папа мне сказал: «Сядь к огню, согрейся, сынок… А я сам ее похороню. Я перед ней виноват. Я сам должен ее упокоить навеки». Он выкопал могилу. Дернул за конец брезент, он его тоже хотел сжечь. Я сидел у огня, жар палил мне щеки. Я наблюдал за отцом. Он разворачивал сверток и бормотал, бормотал… Просил у нее прощения, плакал, рыдал… И вдруг дико вскрикнул. Брезент сполз с ее лица… ужасного в удушье, с закатившимися глазами и вывалившимся языком… Отец за ноги поволок ее к яме и… сбросил на дно могилы. Лицом вниз. Он боялся ее, мертвую, понимаете? Схватил лопату и начал закапывать. А я встал, взял мотыгу и тоже стал сгребать землю к краю могилы, помогая ему управиться быстрее. Мы ее похоронили. Вдвоем с отцом. Там…

Симура всхлипнул и продолжил:

– И поплыли назад, на Кручу. Папа дома сразу из горла выпил целую бутылку водки. А еще одну залпом. И потом третью бутылку – и рухнул на пол совсем никакой. А я сидел… со мной что-то творилось… Я дрожал в лихорадке и… странное состояние испытывал… Будто я уплывал на нашей резиновой лодке далеко… и видел голубой дом с резными наличниками из мульта про Серого Волка и… еще одно райское место… с картины маслом в золотой раме… Пейзаж с рекой, лесом и зеленой травой. Все менялось вокруг меня, и сам я менялся… Я перестал быть прежним. Я стал другим…

Он приложил руку ко лбу. Пошатнулся. Шаркая, вернулся к дивану и сел. Долго молчал. А затем продолжил:

– Рассвело за окном. Я был уже в доме голубом с резными наличниками… внутри… Где-то на самом дне… В темноте…

Они все глядели на него. По-разному. Тигран и Ишхан – с великим изумлением. Блистанов – недоверчиво. И лишь Катя с Гектором верили ему и понимали его целиком…

– Папа зашевелился на полу, – продолжил Симура. – Уставился на меня мутным, пьяным, бессмысленным взором. Он словно меня не узнавал, невменяемый от водки. Поднялся и, шатаясь, двинулся к двери. Я за ним – караулил, вдруг он упадет? А он начал мочиться прямо с крыльца, не стесняясь меня, и внезапно… Нет, я ничего не услышал. Ни малейшего шороха. Я увидел. Его, – Симура кивнул на Ишхана, – тогда мелкого и черномазого… мигранта-приживалу дяди Тиграна. Я его прежде встречал в Кукуеве, но мы с ним не общались. И вдруг он выскочил из кустов с пистолетом в руках и вскинул его, целясь… Папа потерял равновесие и сверзился с крыльца, он-то его даже не заметил, пьяный! Бормотал, матерился… А я видел у приживалы дяди Тиграна пистолет. Я испугался: он ранил папу… Он все расскажет про нас, гад ползучий! Я побежал к нему, схватил бутылки пустые из травы. Он вскинул свою пушку и выпалил в меня в