По субботам не стреляю - Белоусова Вера Михайловна

– Так, так, – подзадорил меня Соболевский. – Очень интересно! Но ведь могло быть и по-другому... К примеру, они могли узнать, что он убит, и, соответственно, сговориться прямо там, так сказать, не отходя от кассы...

И снова я купилась.

– Да, могли... То есть нет! Не могли! Потому что, когда мы были там вместе, Никита был еще жив. Если бы они оставались там, то увидели бы убийцу...

Соболевский поощрил меня кивком и подлил масла в огонь:

– Вы не учитываете еще одной возможности. Они могли сговориться до встречи с вами...

– То есть... – я растерялась. – Вы хотите сказать, что... Что они могли его... сами...

– Нет-нет, Ирина Григорьевна, – он сделал протестующий жест. – Я ничего не хочу сказать. Я просто перебираю различные варианты... с вашей помощью. Что касается ваших выводов, то они совершенно верны, если – он помедлил, – если, конечно, предположить, что Субботина и Стеценко там все-таки были...

– Скажите, – совершенно неожиданно для самой себя начала я, – вы в самом деле предполагаете, что я пришла туда, выстрелила из пистолета, налепила листовку?.. Вам, вот вам лично, это кажется похожим на правду?

Соболевский моментально сделался серьезным.

– Я отвечу на ваш вопрос, Ирина Григорьевна. Отвечу, хотя вообще-то не следовало бы... А вам не следовало его задавать. Отвечаю: лично мне это представляется крайне маловероятным. И для меня это очень сильный аргумент в вашу пользу... один из многих прочих аргументов – как за вас, так и против. Психология – психологией, но любое впечатление может обмануть, согласитесь сами. А что не обманывает? Факты. А с фактами у нас что-то не оптимально... Так что просьба не уезжать остается в силе, хотя, – и тут в глазах у него мелькнул совершенно хулиганский огонек, – мне, конечно, очень жаль, что я вношу осложнения в вашу личную жизнь.

– Откуда вы знаете? – изумилась я.

– Ваш начальник рассказал – в понедельник, еще до того, как мы вас пригласили. Что ж, Ирина Григорьевна... У меня пока все.

Напоследок я снова пообещала звонить, «если что вспомню», и откланялась.

Утром, когда я выходила из дома, светило яркое солнце, а сейчас все небо было затянуто тучами. Не успела я отойти от здания прокуратуры, как начался дождь, да не просто дождь, а один из тех сумасшедших июньских ливней, которые мгновенно превращают небо, землю и деревья в одну кипящую и пенящуюся субстанцию. Зонта у меня с собой, конечно, не было. Я на секунду остановилась, оглядываясь в поисках убежища и не предполагая, что меня подстерегает очередная неприятная неожиданность. Внезапно, как из- под земли, возникли люди с камерами и микрофонами, все­го человек десять или пятнадцать, и всем скопом налетели на меня. «Пожалуйста, пару слов для нашей телекомпании!» – «Расскажите о ваших отношениях с Никитой Добрыниным!» – «У вас есть какие-нибудь подозрения?» – «О чем вы говорили со следователем?»

В глубине души я, честно говоря, не сомневалась, что рано или поздно это случится. Все, связанное с Никитой, всегда вызывало повышенный интерес, а теперь – особенно. Эти, кроме всего прочего, кажется, просто дежурили у прокуратуры. И все-таки они застали меня врасплох. И еще этот дождь, и эти чертовы Алена с Агнией... Я села на корточки и закрыла голову руками. Вдруг чей-то голос сказал: «Да ладно вам, ребята, отвалите, имейте совесть!» – и положение мое внезапно изменилось. Кто-то одним движением поставил меня на ноги, накрыл плащом, обнял за плечи и потянул за собой. Через минуту я очутилась под крышей маленькой уютной забегаловки. Моим спасителем оказался симпатичный молодой человек лет тридцати, в джинсах, ковбойке и сандалиях на босу ногу. Про таких обычно говорят, что у них «хорошее лицо». Что-то в нем было от комсомольского вожака... Лицо, впрочем, и правда было хорошее: открытое, веселое и дружелюбное.

– Привет! – сказал он, широко улыбаясь. – Выпьем кофе, раз уж мы здесь оказались?

– Выпьем, – автоматически согласилась я, не вполне понимая, о чем он спрашивает. Я еще не успела прийти в себя. Спаситель усадил меня за столик и направился к стойке. Через минуту он вернулся с подносом, на котором стояли две чашечки кофе и два блюдца с пирожными.

– Я думаю, закусить тоже не помешает, – заявил он и отправил в рот половину пирожного.

– Вы кто? – спросила я, решив сперва выяснить, что к чему, а потом уже подкрепляться.

– Сергей, – ответил он и, не выпуская пирожного, полез свободной рукой в карман, достал визитную карточку и протянул ее мне. «Сергей Кузнецов, – прочитала я. – Газета «Курьер». Корреспондент».

И этот журналист! Первым моим побуждением было немедленно бежать. «Сговорились! – пронеслось у меня в голове. – Сейчас он, как добрый следователь, усыпит мою бдительность и начнет брать интервью, так, что я этого и не замечу!» Я отодвинула чашку и встала. Он замахал руками, тыча пальцем то в блюдце, то себе в рот, что, по-видимому, должно было означать: сейчас все объясню, дайте только прожевать. Я остановилась в нерешительности. Он поспешно проглотил то, что было у него во рту, и объявил:

– Я здесь как частное лицо, а не по долгу службы. Можешь не волноваться.

– А у прокуратуры торчали тоже как частное лицо? – ехидно поинтересовалась я.

– Нет, там – по долгу службы.

– Так что же вы? И свой долг не выполнили, и другим помешали...

– Nihil humanum... – важно ответил он. – Жалко мне тебя стало. Села, голову закрыла – спряталась! Ни дать ни взять страус: сам в тоске, голова в песке.

Я не выдержала и фыркнула.

– Так-то лучше, – сказал он, одобрительно кивнув. – Нет, конечно, я бы не возражал, если бы ты мне что-нибудь рассказала, но это вопрос твоей доброй воли. Вообще от этой истории у всех крыша поехала, – добавил он.

– Ты тоже об этом писал? – спросила я. Мне надоело обращаться к нему на «вы» в ответ на его «ты», тем более что он этого упорно не замечал.

– Писал. Вчера в «Курьере» – моя статья. Ты «Курьер» получаешь?

– Нет, – честно призналась я. – Покупаю иногда.

– Вот тебе, – сказал он, доставая из сумки газету и протягивая ее мне. – Можешь почитать, а я пока пойду возьму еще пирожных.

Статья называлась «Не верь глазам своим» и занимала целую полосу. Я быстро пробежала ее глазами. Название относилось к листовке, обнаруженной в Никитиной квартире. Автор приводил множество примеров из самых разных периодов мировой истории и доказывал, что тайные заговоры с претензией на мировое господство являются плодом воспаленного воображения тех, кто почему-либо недоволен своей участью; плод же этот старательно культивируют те, кто умеет использовать чужие предрассудки в своих интересах. В общем, ничего нового, и изложено все это было довольно сумбурно, зато пафос статьи был мне близок и понятен.

Сергей вернулся, неся очередную порцию кофе с пирожными.

– Мне понравилось, – сказала я, указывая на газету.

– Ты согласна?

– Конечно! Кстати, давно хотела кого-нибудь спросить: там ведь был какой-то шифр, вместо подписи, на этой листовке. Наверное, про это говорили, но я пропустила. Что за шифр такой?

– Номер масонской ложи или какая-то чушь в этом роде.

– Понятно, – сказала я. – Спасибо, – и протянула ему газету.

– Оставь себе, – отмахнулся Кузнецов. – У меня есть. Покажи друзьям и знакомым! И это тоже оставь, – он указал на визитку. – Может, когда позвонишь и расскажешь, что тебя связывало с Никитой, кого ты подозреваешь, о чем говорила со следователем... Или я не заслуживаю благодарности?!

В его наглости было даже что-то привлекательное. Конечно, он дразнил меня, но... и не только. В этой шутке была доля, пусть крошечная, вполне серьезного расчета.

– Не дашь мне свой телефон? – поинтересовался он. Можно было не сомневаться, что при желании он сумел бы раздобыть мой телефон, не спрашивая моего согласия. Так что вопрос этот следовало расценить как жест доброй воли. Я оценила его по достоинству, но все-таки, после секундного колебания, отрицательно покачала головой.