Темнее ночь перед рассветом - Вячеслав Павлович Белоусов

заходил по комнате. — Возможно, вполне возможно, что совершил он это небескорыстно. Хапнул на лапу. Но что с покойника теперь взять? Написал предсмертное письмо, записку объяснительную. Сколько бумаги извёл!.. — Генерал схватил Ковшова за руку и потащил за собой в комнату, где следователь осматривал труп. — Обрати внимание, как далось ему смертоубийство!

Рядом с покойником на столе лежали скомканные листы, а в пепельнице — куча пепла. Глядя на пепел, Данила попытался задать вопрос генералу, но сзади послышались шум и крики. Оглянувшись, они увидели проследовавшего за ними Дьякушева. Чрезвычайно побледнев, он, покачнувшись, упал бы, но его подхватил Куртлебс и поволок к распахнутому окну. Внизу, среди собравшейся толпы людей, Ковшов заметил робко махавшего ему фетровой шляпой человека. Перекрикивая уличный гвалт, Данила позвал дежурившего на дверях охранника:

— Пропустите его! Это ко мне!

Когда седеющего интеллигента провели наверх и подвели к Ковшову, Данила крепко его обнял:

— Хочу представить блестящего медицинского эксперта, профессора Дынина Илью Артуровича. — Ковшов будто невзначай подтолкнул гостя к генералу. — Прошу любить и жаловать, Генрих Антонович. В неординарно сложившейся ситуации я решил воспользоваться его исключительными способностями.

Дынин раскланялся, начав с Дьякушева, но тот уже собрался покинуть банк, подхваченный с двух сторон под локти Сербицким и Куртлебсом. Однако Ковшов преградил им дорогу.

— Извиняюсь, Иван Данилович, — обратился он к Первому, — я вынужден задержать на некоторое время Станислава Миртовича.

Куртлебс побледнел и закачался на подкосившихся ногах.

— Ну, ну, Станислав, — подбодрил его генерал, хотя смятение посетило и его физиономию, — это простая формальность. Не так ли, прокурор? Расска́жете следователю, что вам известно о самоубийстве заместителя… и т. п. и т. д.

— Я полагаю, следователь сам разъяснит обязанности свидетелю, — не сдержался от сарказма Ковшов. — Однако задержанный в скором времени в банке не появится.

— У меня же большое совещание на днях! — взмолился управляющий. — Серьёзный вопрос надо готовить на рассмотрение бюро обкома, Иван Данилович!

Но Первый, окрепнув на глазах, шагнул к дверям, будто ничего не слышал.

— Версия самострела, — продолжил ему в спину Данила, — одна из многих, а главное — нет заключения о причине смерти Ширбаева, для чего я и пригласил опытнейшего судмедэксперта в прошлом, в настоящее время — профессора медицины Дынина. Неизвестно также, что написано в предсмертной записке. Пепел, увы, если и «заговорит», то не скоро. Криминалистам над ним работать да работать. Одним словом, вопросов много, товарищ первый секретарь обкома.

— Разбирайтесь, — донёсся до Данилы уже из коридора приглушённый хрип Дьякушева. — Докладывайте результаты следствия лично мне.

Великий эксперт Дынин Илья ибн Артурович

Как ни торопил Данила Илью, придав ему в помощь все лучшие силы бюро судебных экспертиз, Дынин обещал готовность только через двое суток, при этом насчёт заключений в отпечатанном виде зарёкся сразу.

— Чем тогда порадуешь? — не торопился класть телефонную трубку Ковшов.

— Не имею права трепаться, пока сам не созрел.

— Помнишь, помнишь, старина, чему учил тебя Югоров, — подсластил Данила, — а я вот порой нарушаю кое-какие его заповеди. Жизнь подстёгивает.

— От Галицкого давно по шее не получал. Щадит он тебя, любимчика.

— Загостил Аксентий в парижах, — посетовал приятель. — Слушай, Илья ибн Артурович, а может, забежишь ко мне, потолкуем, как раньше бывало? Вспомним молодость… Я Петруху Квашнина приглашу…

— Про Очаровашку что-то помалкиваешь. Не разгонит наш мальчишник?

— Уехала Очаровашка. Взяла дочку и укатила на моря́. Так что один я мыкаюсь и рад буду вам обоим. Бутылку коньячка выставлю.

— Должен тебя огорчить, Квашнина увидеть не удастся.

— Что случилось? На днях мы с ним у трупа Фугасова общались.

— Занемог, бедолага, нет его на работе. Хороший наш знакомый, помнишь майора Донцова, шепнул мне — загулял Петро.

— Неужели заколобродил? С чего бы?

— Убили его лейтенанта голубоглазенького.

— Шипучкина?

— Его. Простить себе не может Петро нелепую потерю.

— Будь он хоть в лёжку, а вечером чтоб вы оба были у меня! Убийц искать надо!

— Вряд ли мне удастся поставить его на ноги.

— На то и наука, профессор, — жёстко отрезал пути к возражениям Ковшов.

Светлое начало — чёрный конец

Совпадения поначалу обрадовали, потом шокировали, затем начали пугать, да так, что Дынин отбросил скальпель.

Профессор не мог ничего понять. Увлёкшись, где-то не заметил?.. Обмишурился при большом объёме исследуемого материала?.. Понадеялся на опыт, а там, ослеплённый лёгкой удачей, съехал в колею и само собой покатилось-понесло?..

Дынин, оставив операционный стол и синюшное тело покойника, в глубокой задумчивости заходил по кабинету. Со стороны он напоминал человека не в себе. Покуривавший в приоткрытую дверь помощник попробовал подать голос, но ответа не получил.

А Дынина терзали сомнения. Понятно было одно: душегуб, лишивший жизни Ширбаева, понаставил ловушек и пеньков эксперту. Надо отдать ему должное, сделал он это умело и даже достаточно профессионально, у Ильи Артуровича мелькнула мысль: не врач ли злодей? Но присутствовали элементы слишком явных, бросающихся в глаза повторений. Переборщил, хитрец! А это свидетельствует о стереотипе. Убийца надеялся, что профан или поспешавший эксперт заглотит все расставленные им закавыки и успокоится сделанным ложным выводом. Успех вскружит голову недотёпе, и вот оно — желаемое. Страшная ошибка, а вернее, желаемая ошибка. Этого душегуб не дождётся!

— Достоин уважения сей бандит! — вскричал в пустом кабинете профессор. — Хотя и по колено в крови, он велик. Но я ещё не сказал последнего слова!

Дынин величаво обвёл взором пустые стены кабинета и заорал:

— Жора! Куда вы пропали?

Ассистент немедля подскочил, скомкав сигарету.

— Жорик! — потряс перед его носом грязным халатом профессор. — В таком одеянии мысль учёного тонет и гибнет! Сменить на стерильное, а мне чашку кофе покрепче. И как когда-то говаривал Данила Ковшов — вперёд и с песней!

Одухотворённый ассистент умчался. Он не помнил, когда видел шефа таким последний раз.

А Дынин, размахивая руками, с кем-то спорил, соглашался, посмеивался, тут же хмурился, и со стороны это походило на спор Фауста с Мефистофелем, с той лишь разницей, что возле вскрытого трупа метался один человек и не мелькала битая посуда.

— Нет, не услышали ещё от меня последнего слова… — внятно завершил длинную тираду профессор. — Врачей выручает пациент. Даже при смерти он ещё способен указать перстом или глазом на болезненное место…

— Наш пациент, увы, подобен льду, — напомнил ассистент, помогавший облачиться Дынину в стерильное одеяние.

— Вот здесь и зарыта собака! — вскричал профессор.

— Упаси бог! — опешил Жорик.

— Я это в переносном смысле, коллега. Все наши три пациента, увы, не способны вымолвить ни слова. Как бы им этого ни хотелось. Но это их преимущество, а не недостаток.

— В чём?

— Как же вы недогадливы!