Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

— Я… я завсегда…

— Очень хорошо. И еще раз прошу — не волнуйтесь.

Речь пойдет о вашем квартиранте Алексее Петровиче Буеверове.

— Он… он… его нету.

— Где он? — быстро спросил Дараев.

— Позавчера як ушел на работу — так и не було.

— Что вы можете о нем сказать?

— Та что же могу?.. Не знаю. Человек, вроде, самостоятельный, немолодой уж. Пятьдесят семь ему. Тихий, уважительный…

— У него бывал кто-нибудь?

Она отрицательно покачала головой.

— Та ни. Одинокий он. Вдовый.

— Совсем никто?

Она пожала плечами, потом опять покраснела.

— Ой, нет, вру. Был чернявый такой. Черкес — не черкес. Дюже суровый, глаза такие, шапка горская на нем и это…

— Что?

— Ухо перекошенное… От того уха, еще страшней он мне глянулся…

— О чем они говорили? — бросив многозначительный взгляд на Вадима Акимовича, спросил Шукаев.

— А не знаю. В комнату ушли. Говорили тихо. На стол я хотела накрыть, — Алексей Петрович не велели.

— С чемоданчиком он был, — робко вставил приглашенный в качестве понятого сосед вдовы. — Я видал его.

— Как выглядел чемодан?

— Невеликий, новый, ровно только из магазина.

— Не заметили — тяжелый он был, чемодан?

— Не. Пустой. Махал он им легонько.

— Когда он приходил?

Анастасия Ивановна сдвинула свои густые темные брови, припоминая.

— Кажись, после праздников… Ну, да: в аккурат после праздников…

— Значит, второго мая? — поднял голову Дараев.

— Та ни. Третьего уж. С утра. Часов восемь, считай, було.

— У вашего квартиранта есть брезентовый плащ с капюшоном?

— А як же. Они в ем на работу в дождь ходят.

— Он охотой занимается?

— Ни, ни разу ни бачила.

— После прихода человека, о котором вы говорите, как Буеверов провел оставшуюся часть дня?

— Они вместях ушли.

— Когда?

— Та скоро. Тот с полчаса, может, побыл.

Анастасия Ивановна еще показала, что третьего мая квартирант ее отсутствовал до полуночи. Явился выпивши, хотя это случалось с ним не часто, и сразу лег спать.

Предъявленный вдове учебник сына она сразу узнала, но о том, когда и при каких обстоятельствах была вырвана страница, ничего сказать не могла.

При осмотре комнаты Буеверова, выходившей окнами во двор, они не обнаружили ничего подозрительного, кроме нескольких крупинок пороху в щели подоконника. Вадим Акимович осторожно выдул черные крошки из щели и собрал в бумажный пакетик.

— Та що ж воны натворилы? — подписав протокол, спросила вдова. — Неужто какое черное дело? Человек-то они добрый, тихий…

— В тихом омуте черти водятся, Анастасия Ивановна, — назидательно сказал Шукаев. — Вы знали, что ваш квартирант отсидел пять лет в тюрьме?

Ее щеки опять расцвели красными пятнами.

— Будто уж?

— Мне незачем вас обманывать. Алексей Буеверов был осужден за пособничество банде. А сейчас — подозревается в убийстве.

— Господи ты, Боже мой, — всплеснула она руками. — Вот страсти-то…

— Поэтому мы вынуждены просить вас никому ни словом не обмолвиться о нашем сегодняшнем разговоре. Особенно Буеверову, если он появится. В этом случае вы должны тотчас же известить нас. Вот телефон. Звоните в любое время дня и ночи. Но так, чтобы не спугнуть его. Сможете?

Она помялась.

— Та постараюсь. Раз он такой обманщик, чего уж…

Шашлычная была пуста: в понедельник базар плохой, а существовало заведение Алексея Буеверова главным образом за счет тех, кто приезжал на рынок.

По требованию Жунида, предъявившего свое удостоверение, входную дверь заперли, повесив на дверях табличку «Закрыто».

Буфетчик — круглолицый осетин и парнишка-черкес, выполнявший роль то подсобника, то официанта, — ничего не знали о местонахождении своего шефа. Что касается мальчика (ему было лет семнадцать-восемнадцать), то он, по убеждению Жунида и Вадима, действительно говорил правду и был немало напуган процедурой допроса, ну а буфетчик показался им продувной бестией, ни одному слову которой не следовало верить. Его благостно-масляная плотоядная физиономия с традиционными усами, на концах слегка подпаленными куревом, маленькие, изрядно заплывшие глазки излучали довольство жизнью и чересчур уж откровенное, а потому казавшееся наигранным добродушие. Допрос был перекрестный, и это позволило Шукаеву удостовериться в правильности своего первого впечатления о буфетчике. На вопрос, обращенный к обоим, не заметили ли они каких-либо странных или чем-то запомнившихся им знакомств Буеверова, не приходили ли к нему посторонние люди в течение последних двух месяцев и несколько более, буфетчик, не раздумывая, ответил отрицательно, а юноша робко сказал, что он помнит, как Алексей Петрович дважды или трижды встречался в шашлычной с человеком, которого звали Исхаком. Жунид перехватил злобный взгляд буфетчика, которым тот удостоил помощника при этих словах. В следующую секунду лицо осетина снова выражало прежнее любезное простодушие.

— Значит, товарищ… Дзаев не знает, кто такой Исхак?

— Не знает. Откуда знать. Не видел. Может, приходил может, не приходил. Разве тут мало Исхаков?

— Как он выглядел? — спросил Дараев парня. Тот повел плечами.

— Обыкновенно. Лет сорок пять. Горец.

— А фамилия?

— Не знаю.

Теперь и мальчишка замкнулся. Видимо, опасаясь гнева буфетчика. Больше они от него ничего не добились. Жунид решил вернуться в управление — объявить розыск Буеверова, использовав его фотографию, имевшуюся в регбюро, и одновременно послать Дуденко в шашлычную с обыском.

Но все вышло иначе, чем он рассчитывал.

Свернув в переулок, чтобы выйти сквозь пролом в стене, ограждавшей базар от улицы, и таким образом сократить путь к управлению (они были без машины), Шукаев на минуту остановился, с интересом разглядывая неуклюжее, непонятного назначения деревянное здание с пристройками, угловую часть которого занимала шашлычная ресторана «Кубань».

— Чего ты?

Жунид показал на длинный старый сарай, дощатая дверь которого выходила к базарной стене.

— Хотел бы я знать, что там?

— Так посмотрим.

— Посмотрим. Пошли.

Перешагивая через разбитые ящики, сплющенные, слипшиеся от дождей картонные коробки из-под крупы и конфет, они подошли к двери. На ней — большой висячий замок, если и не новый, то во всяком случае не ржавый, — видно, пользовались им довольно часто: скважина и металл вокруг нее носили следы недавних прикосновений ключа. Словом, замок никак не соответствовал заброшенному виду сарая и двери, висевшей на одной медной петле, позеленевшей от времени.

— Если бы это был склад, такую дверь давно бы сорвали. Рискнем? — Жунид полез в портфель и достал оттуда продолговатый кожаный футлярчик, который постоянно возил с собой вот уже девятый год. Вадим Акимович знал — в футляре были две универсальные отмычки из набора воровских инструментов, который Жунид в свое время отобрал у Семена Дуденко, тогда еще беспризорника и мелкого воришки, к которому инструменты попали случайно. Они были так мастерски сработаны, что у молодого лейтенанта Шукаева, только что окончившего школу милиции, не хватило духу расстаться с ними, приобщив набор к делу.

— Давай!

Жунид достал длинную тонкую пластинку с пропилами по краям, вставил ее в замок, который открылся с первого же поворота отмычки.

— Знал ремесло этот мастер, — усмехнулся Шукаев и жестом пригласил Вадима за собой.

На удивление дверь не скрипнула на своей единственной петле, а отворилась бесшумно. Жунид задержался, тронул дверь и провел пальцем по петле: на пальце остался грязный след от тавота.

— Смазывали недавно, — покачал он головой. — Интересно…

Внутри пахло пылью, старой кожей и гнильем.

— Смотри под ноги, — шепнул Жунид и прислушался: из дальнего угла сарая доносились голоса.

— Что это? — тоже шепотом спросил Дараев.

— По-моему, разговаривает кто-то… — едва различил его тихий ответ Дараев.

Подождав, пока глаза привыкнут к полутьме, — день был пасмурный и в сарай сквозь щели проникало совсем мало света, — Жунид знаком велел Вадиму Акимовичу следовать за собой: теперь он уже ясно видел, что сарай пуст, а голоса доносятся со стороны примыкавшей к нему шашлычной.

— Тихонько, не наткнись на что-нибудь…

Старые колеса от экипажей, запыленные обрывки упряжи, разбросанные повсюду подковы — пробраться к задней стене сквозь завалы из всей этой рухляди было нелегко, — но они все же сумели обойтись без шума и через несколько секунд, умеряя дыхание, уже стояли в углу, где голоса были слышны особенно явственно.

Шукаев всмотрелся в деревянную стенку у своих ног и осторожно поднял прислоненную к ней дощечку. Из открывшегося прямоугольного отверстия размером с пачку «Казбека», аккуратно вырезанного пилой, ударил дневной свет, и они услышали совсем рядом с собой рассерженный бас Дзаева: