Стая Тамерлана - Александр Михайлович Бурых

миллиметр приоткрылась. Неожиданное зрелище не уложилось в голове уличного лидера, он вскрикнул и что было сил припустил, куда глаза глядят. Ватага, не отставая, устремилась за ним. Когда дыхания у ребят не осталось, и они остановились далеко за окраиной поселка, их вожак мог внятно произнести только одно слово:

— Шайтан! Шайтан! Он — шайтан!

* * *

Всю эту невероятную картину приручения свирепых псов наблюдал через окошко в противоположном заборе один из домочадцев председателя местного совхоза. Икая от удивления, он побежал с докладом к баю. Председатель пожелал немедленно лицезреть смельчака, не побоявшегося добровольно войти к собакам. На их территорию.

Это были не простые пастушичьи псы, нет. В специально отгороженном дворике гуляли растущие в изоляции лютые звери, предназначенные исключительно для охраны вверенной им территории. Председатель слыл горячим поклонником собачьих боев и держал с десяток отменных алабаев. А для того чтобы бойцов, спокойно относящихся даже к посторонним людям, не увели, приходилось иметь еще и сторожей.

Добиться чего-либо путного в разговоре с забредшем невесть откуда на его подворье человеком баю не удалось. Тот отвечал коротко и нечленораздельно. Тогда председатель лично провел безобразного парня по вольерам с наиболее злыми воспитанниками, заставляя входить к истошно лающим собакам. И удивительно — только что демонстрировавшие яростное желание превратить в клочки любого псы покорно склонялись перед чужаком. Это было невероятно!

Тамерлан не вернулся домой в тот день. Он больше никогда туда не возвращался. Председатель оставил юношу у себя. Ему нужен был псарь. Потому что прежнего запороли кнутом за недосмотр — гибель перспективной сучки вместе с пометом.

Бай не просчитался: вскоре Тамерлан достиг на новом поприще заметных успехов. Он нутром чувствовал своих питомцев и всегда точно знал, что тому или иному псу надо. Четвероногие, очевидно, признавали Тамерлана членом стаи, своим вожаком с непререкаемым авторитетом. Какой-то странный магнетизм исходил от юноши: собаки никогда не пытались померяться с ним силами, хотя любой годовалый кобель играючи мог перекусить тонкую, как черенок кетменя, шею, и слушались парня беспрекословно. Под надзором Тамерлана у его подопечных словно бы удваивались силы и председательские овчарки все чаще и чаще стали одерживать верх над соперниками от других хозяев. Крысенок стал лучшим собачьим тренером.

Это положительно отразилось на его облике и благосостоянии. Тамерлана впервые в жизни одели во все новое. У него, тоже впервые, появилась собственная комнатка. В ней стояли шкаф, стол, два стула и железная кровать. На подоконнике — жестяная банка из-под томатной пасты. В ней, за выцветшими портретами спелых помидоров, Тамерлан хранил заработанное. Накопления складывались из зарплаты и премий. Ежемесячно он ставил закорючку в приносимой из колхозной бухгалтерии ведомости, а премии выдавал не страдающий жадностью бай за каждую победу. Деньги хромцу были не нужны, но не выбрасывать же их? Значительно важнее разноцветных бумажек, украшенных профилем неизвестного ему лысого типа с бородой наподобие клина, была для Тамерлана возможность посещать в любое время курятник, в чем, по распоряжению бая, ему не препятствовали. Ночевал он большую часть года не в предоставленной ему отдельной комнате, а на просторной сури[1] рядом с собаками.

Успехи тренера прямо сказывались на авторитете его хозяина. В такое денежное и престижное занятие, как стравливание псов, мелких и случайных людей не допускали. И если кто-то мог похвалиться успехами в этом деле, он становился весомым человеком в среде персон далеко не случайных и, разумеется, не мелких.

Хорошо натасканная бойцовая собака ценится очень высоко, но еще выше стал цениться Тамерлан. К председателю то и дело поступали предложения одно заманчивее другого. Но тот не уступал. Пока не встретился с Салимом Якубовым.

Глава 3

Если поездка Юрия Мызина в Узбекистан и не улучшила межгосударственный климат в самом высоком понимании, то определенно добавила теплую струю в отношения не столь заоблачные, но все же далеко не самые завалящие. Его удачное посольство отозвалось скорым, как апрельский подснежник, ответным визитом Салима Якубова.

Развалившись на заднем сидении, Якубов дремал в машине, несущейся по загородному шоссе. На переднем сидении рядом с водителем сидел охранник. В следующем за ними автомобиле находилось еще четверо телохранителей. Тем не менее, главный пассажир отнюдь не чувствовал себя безмятежно. Тепла в отношениях с московским другом, может, и добавится, но вот холод куда девать? Он никогда не доверял полностью никому. В том числе и другу Аркадию, в гости к которому направлялся сейчас. Пожалуй, как раз ему доверял меньше всех. Да, познакомились они давно — в период афганской войны. Якубов тогда занимался снабжением армии продовольствием. Он не был военным, но плотно контачил по партийной линии с интендантскими службами. Доставлял продукты местного производства и в некоторой степени отвечал за подвоз съестных припасов из центра. Заседин курировал поставки по линии министерства, в котором тогда работал. Часто бывал в Средней Азии и на границе.

Доступ к провианту в стране Советов всегда был золотым дном. Почище обладания приисками. А оба чиновника были заядлыми искателями презренного металла. На этой почве и сблизились. Якубов, тогда еще человек недостаточно опытный, погорел на попытке сбыть налево шесть вагонов с тушенкой. На него завели уголовное дело. Особым трусом он никогда не был, но тогда перепугался. Главным образом из-за карьеры — крах навсегда отлучал его от кормушки! Страх придал силы. Якубов знал, что самое главное — не сознаваться. В партии не уважают слабаков, которые быстро задирают лапки, партия может закрыть глаза на проступок, но павшего — растопчет! Он твердо отрицал свою причастность к преступлению, сваливая вину на подельщиков. Держался независимо и дерзко. Но все это, как выяснилось, было не настоящее испытание. Подлинного ужаса нагнал начальник из Москвы — Аркадий Николаевич Заседин. Да, больше, чем вся милиция с прокуратурой и все следователи.

Он забрал воришку из следственного изолятора, вывез в голую степь и вытолкал из машины. Совсем молодой широколицый мужчина с коротким носом и маленькими глазками, выполняющий функции шофера, ни слова не говоря, достал пистолет и выстрелил в землю между ног Якубова. Тот невольно отскочил, и попытался объясниться. Ему не ответили, а пули, словно в плохом вестерне, продолжали вздымать миниатюрные пылевые фонтанчики у рантов сандалий теряющего голову в бешеном танце Якубова. Широколицый сменил обойму и так же молча навел ствол на грудь воришки. Грохнул выстрел, и обожгло сердце, в голове зазвенело, и глаза застлала тьма.

— Вставай, дорогой. Что, шуток совсем не понимаешь? Жив ты… пока… — Хлестал его по щекам