Лондонский туман - Кристианна Брэнд

леди не могла ударить Верне по голове. А Матильда Эванс... — Он сделал паузу. — Полагаю, откровениям этой девицы не следует доверять?

Коки пожал плечами и улыбнулся.

— Эти «откровения» повергли Матильду в панику — по-моему, она протестует слишком энергично. Но чем больше в них правды, тем менее вероятно, что она убийца.

Мистер Чарлзуэрт этого не понимал.

— Если Матильда была способна убить из ревности, — пояснил Кокрилл, — стал бы Верне ей признаваться, что забавлялся с Роузи? Он был иностранец, и ему незачем было встречаться с ней снова. Зачем тогда признаваться? Неужели он был так глуп?

— Но Роузи могла сама рассказать ей...

— Однако она этого не сделала, — возразил Кокки. — Она сказала, что отцом ее ребенка был кто-то другой, кого Матильда никак не могла принять за Рауля. Роузи смеялась при одной мысли, что старый и лысый Рауль Верне мог быть ее любовником. И даже если бы она сообщила это Матильде, Верне мог просто все отрицать, даже не приезжая сюда. В Женеве у Роузи было достаточно любовников.

— Вы, кажется, не слишком высокого мнения о чувстве чести этого джентльмена, — заметил Чарлзуэрт.

— Я весьма высокого мнения о его чувстве самосохранения и, следовательно, считаю, что чем более вероятно то, что он был любовником Матильды Эванс, тем менее вероятно, что он бы стал приходить к ней, напрашиваясь на то, чтобы она с ним расправилась.

— Разумеется, она могла это сделать.

— Между «могла» и «хотела» большая разница, — сказал Кокрилл. — Матильда могла это сделать, но едва ли хотела. Тед Эдвардс, возможно, хотел, но никак не мог, поскольку он, безусловно, не входил в дом раньше Роузи, а остальное время был с ней у себя дома или вел машину. Старая леди не хотела и не могла, потому что, во-первых, Роузи описала ей совсем другого соблазнителя, а во-вторых, она была не в состоянии поднять руку и нанести такой удар. Мелисса Уикс могла, но не хотела, так как, вопреки уверенности мастера Джоунса, не была соблазненной и покинутой Раулем Верне, а Деймьян Джоунс мог, но едва ли хотел. Ведь он думал, что соблазнили Мелиссу, а не Роузи, а Мелиссу он знал не настолько хорошо, чтобы мчаться убивать ее обольстителя.

— Джоунс якобы думает, что это сделала Мелисса. Но откуда мы знаем, что это правда, а не всего лишь прикрытие? Утром он был в их доме, мог подделать телефонное сообщение и взять молоток и пугач...

— А потом дождаться, пока Мелисса позвонит ему, и проделать все, не имея в запасе даже полминуты?

— Но больше у нас никого не остается! — воскликнул Чарлзуэрт.

— Только Томас Эванс, но вы его уже арестовали и отпустили.

— Против него нет доказательств. Мы не могли его задерживать.

— Вы обнаружите, что против убийцы нет никаких доказательств. Но тем не менее вы его получите.

- Его?

— Его или ее. Я не имею в виду непременно мужчину.

— Но вы знаете, мужчина это или женщина? По крайней мере, догадываетесь?

— Я могу сделать вывод на основе умозаключений. И вы тоже. — Кокки собирался что-то добавить, но в это время сквозь стеклянные двери быстро вышел доктор Брайтли, и он схватил Чарлзуэрта за руку. — Нам нужно вернуться в зал.

— К чему такая спешка? — отозвался Чарлзуэрт, попыхивая сигаретой.

— Очень даже к чему!

— Да, но объясните...

— Я уже все вам объяснил, — прервал Кокрилл. «Ох уж эта молодежь!» — сердито подумал он.

— Объяснили? Да вы не сказали ни слова!

— Я сказал вам, что надо спешить. Все должно быть решено в течение получаса, иначе... Неужели вы не понимаете? Роузи Эванс на смертном одре сказала мне, что Тед Эдвардс мог убить Рауля Верне...

— Но это не так, — возразил Чарлзуэрт. — Доказано точно, что из всех людей, замешанных в этом деле, только Эдвардс не имел никакой возможности убить Верне.

— Черт возьми, и я о том же! Тогда зачем ей понадобилось говорить мне, что он мог это сделать?

Кокрилл подтолкнул своего компаньона к двери, и в этот момент голос произнес имя, второй голос повторил его, а третий прокричал еще громче, подхватывая слоги, как палочку на эстафетной гонке.

— Вызывается миссис Эванс!

Облаченная в выцветшее черное платье и плоскую черную шляпу, с отчаянной и в то же время озорной решимостью в глазах, старая миссис Эванс шагнула в зал, двинулась по узкому проходу между скамьями и поднялась на свидетельское место. Не спеша положив на барьер перед собой сумочку и перчатки, она одарила подсудимого лучезарной улыбкой, словно сделавшей еще светлее и без того ярко освещенное помещение. Маленькие бриллианты и сапфиры поблескивали на вздрагивающих старческих руках, лежащих на барьере. «Нет больше любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»{39}, — думала миссис Эванс, поворачиваясь к обвинителю в ожидании атаки и не зная — единственная во всем зале! — что друг больше не нуждается в ее самопожертвовании, что подозреваемый уже не является подозреваемым, а обвиняемый — обвиняемым и что заключенный во всех отношениях, кроме формального вердикта, уже свободен.

— Поднимите книгу правой рукой и повторяйте за мной: «Клянусь именем Всемогущего Бога...»

Глава 17

Толпа на переполненной галерее расступилась, пропуская молодого человека, который вызвал сенсацию, заявив, что показания молодой леди со свисающими на лицо волосами лживы. Матильда и Томас сидели на расстоянии двух-трех мест от Мелиссы, не подавая виду, что знакомы с ней. Инспектор Кокрилл на узком сиденье ниже скамеек присяжных, втянув голову в плечи и опустив подбородок на грудь, испытывал мучительные чередования надежд и сомнений. Пристав терпеливо ожидал, положив руку на выступ свидетельского места. Миссис Эванс выразила сожаление, что не может это сделать.

— Не можете сделать что? — со вздохом осведомился судья Риветт.

— Не могу поднять книгу правой рукой, милорд. — Бабушка снова ослепительно улыбнулась. — Мне очень жаль, но идиотский артрит в правом плече не позволяет поднимать правую руку вовсе. — Она продемонстрировала это неудачной попыткой.

— Будет достаточно, если просто возьмете книгу в правую руку так, чтобы это было видно. — Судья откинулся на спинку кресла, скрестил руки на черном кушаке, поддерживающем алую мантию, и обменялся с обвинителем и защитником страдальческим взглядом, словно спрашивая,