Убийства единорога - Джон Диксон Карр

его под одеждой несколько мгновений. Не дольше. Пистолет увидели бы, поэтому от него требовалось избавиться сразу после убийства или как можно скорее, причем не привлекая внимания. Но кто мог от него избавиться? После того как мы обнаружили тело, каждый из вас ежесекундно находился под наблюдением – моим, либо Огюста, либо трех других моих людей. Это не составляло особого труда, поскольку вы держались группами, чтобы ободрять друг друга. С того времени и до настоящего момента ни у кого из вас не было возможности зайти в комнату мистера Блейка… кроме самого мистера Блейка.

Мой обличитель умолк, наслаждаясь произведенным эффектом, после чего принялся дальше развивать свою теорию:

– Как вы помните, сразу после убийства мы все столпились наверху. Еще несколько секунд – и пистолет был бы, несомненно, замечен, поскольку мы собрались включить свет. Никто не покинул нашу группу – кроме мистера Блейка. Сэр Генри Мерривейл очень любезно отправил мистера Блейка в его комнату за фонариком. Этот последний отсутствовал несколько мгновений…

«Плохо дело, – сказал я себе. – Сохраняй хладнокровие».

– Полагаю, вы не поверите, – сказал я, – но мне пришлось выяснять, что не так со сломанным фонариком.

– Боюсь, что нет, старина, не поверю, – вежливо откликнулся д’Андрие. – Это дало мистеру Блейку возможность сделать две вещи. Во-первых, он спрятал пистолет. Затем он сунул под полу портативную пишущую машинку и, пользуясь тем, что в темноте ее было не разглядеть, поспешил по галерее… Куда? В бельевую, где стояли мы с Мерривейлом. Вы, наверное, заметили, что только мы трое и отважились заглянуть туда? Да. Точно. Когда пишущая машинка оказалась на полке, он смог оставить записку… Где? Прямо у двери.

Даже Г. М. слегка сморгнул после этих слов. Ну а я? Утверждать, будто я разволновался, было бы сильным преуменьшением. Ибо, стараясь по-прежнему не смотреть на молчаливую группу, я все же бросил взор на Рамсдена. Он с любопытством разглядывал меня, как будто что-то пришло ему в голову, но он не был в этом до конца уверен.

– Затем, – продолжил д’Андрие, слегка пожав плечами и назидательно подняв палец, – возникает вопрос насчет обуви.

Все, должно быть, тотчас уставились на мои ноги. Я опустил взгляд и почти признал себя виновным. Мои ботинки были не в лучшем состоянии после того, как я месил ими грязь, но теперь их вид навел меня на неприятную мысль. Я обвел обувь окружающих змеиным взглядом преступника. У Рамсдена, Г. М. и Эбера она тоже была грязной – но ведь никто из них не поднимался наверх переодеться, что обеспечило всем троим безупречное алиби. Обувь произвела на меня эффект знакового кадра из ленты режиссера, тяготеющего к символизму. Спортивная пара Хейворда из коричневой кожи и белой замши. Туфли Фаулера, аккуратные, черные, длинные и узкие, отполированные до блеска. Коричневые ботинки Миддлтона, поношенные и непрезентабельные, однако чистые. О белых, на шпильке лодочках Эвелин и Эльзы не стоит и говорить.

– Вы, должно быть, уже сообразили, где прокололись, – улыбнулся д’Андрие. – Вспомним о пятнах грязи на подоконнике, через который вы забрались обратно в дом. Все, кто был наверху, переобулись перед убийством, поскольку у каждого имелась возможность сделать это. У всех чистая обувь… кроме, конечно, вас. Вы не переобувались.

– Я взял с собой только небольшую дорожную сумку, – сказал я, – и у меня не было запасной пары. В противном случае…

– В противном случае, – просиял д’Андрие, – вы бы переобулись, когда вас отправили в комнату за фонариком? Что ж, я рад это слышать! Дорогой мой друг, я рад видеть, что вы восполняете пробелы в моей версии и принимаете происходящее с достоинством, которое… ах, вы улыбаетесь!

– Ха-ха-ха, – произнес я с расстановкой, делая ударение на каждом «ха». Если я совершил в ту ночь какую-то глупость, я за нее расплатился, но легче мне от сознания этого не стало. Как возникло это дикое стечение обстоятельств, я не знал. Тем не менее следовало тем или иным образом выпутываться. Впервые я повернулся к остальным. – Ну и каков ваш вердикт? Даже вы верите в это, Рамсден?

Первое, что я заметил, – это неприятный блеск направленных на меня очков Эбера. Он вовсе не был настроен враждебно – только сильно взволнован. Он с интересом рассматривал представший перед ним диковинный экземпляр, покачивая головой в попытках лучше меня изучить.

– Какой триумф! – произнес он по-французски. – Ах, во имя Неба, какой триумф! Мсье Гаске, я восхищен… Да, это настоящий преступник. – Он едва не подпрыгнул. – Обратите внимание, мсье Гаске, на форму его ушей и явный порок развития черепа, при котором…

– Послушайте, – прервал его я. – Черт возьми, это заходит слишком далеко! Хотите верьте – хотите нет, но я не Фламан. В моем саквояже нет двойного дна, и в моей шляпе нет кроликов. Я снова спрашиваю, вы верите в это, Рамсден?

– Ну и что вы все собираетесь делать? – буркнул Хейворд ворчливым голосом. – Уж не намерены ли вы позволить ему стоять там и разговаривать как ни в чем не бывало? Это самая отвратительная компания, в которую я когда-либо попадал! А что, если он попытается сбежать? Разве вы не наденете на него наручники?

– Вы верите в это, Рамсден?

– Заткнитесь! – обратился Миддлтон к Хейворду и с любопытством посмотрел на меня, прищелкнув языком. – Блейк, дружище, вы в затруднительном положении, и этого нельзя отрицать. Но, вопреки здравому смыслу, я все еще не верю, что вы – Фламан. Во всем этом есть что-то очень-очень подозрительное. Кроме того, наша с Эльзой комната соседствует со спальней Хейворда, откуда вы якобы вышли. Думаю, я бы увидел вас, если бы это было так. У меня сложилось впечатление, что вы пробежали мимо меня с другого конца галереи…

– Именно так и было, – подтвердила Эвелин. Лицо ее пылало. Она выступила вперед и уставилась на д’Андрие. – А вы старый дурак, – добавила Эвелин.

– Мадемуазель?..

– «Мадемуазель», ба! Послушайте меня…

– Успокойся, дорогая, – оборвал я, потому что, выйдя из себя, женщина ее темперамента может ляпнуть такое, от чего волосы встанут дыбом у консервативного мужчины.

Но вместо этого Эвелин впала в другую крайность, и мне показалось, что она сейчас заплачет.

– Я только это и могу сказать в ответ на вашу чушь, – заявила она и взяла себя в руки. – Кажется, никто не спросил, где он был все то время, когда якобы вылезал из одного окна и влезал в другое. Ну так послушайте меня! Он был со мной. Он был со мной, понимаете? Это то, что называется алиби. Он был со мной. И если верить всему,