Роберт Голдсборо - Смерть в редакции

— Мистер Дин во время нашей беседы был несколько сердит, но тем не менее он прибудет завтра в два тридцать, — доложил я. — Кроме того, вы желали узнать, в котором часу указанные вами лица покинули здание «Газетт» в пятницу вечером. Вот расписание.

Я перечислил всех по памяти, хотя на всякий случай время ухода каждого было занесено в записную книжку.

Закончив, я взглянул на Вульфа. Тот успел отпить пива и уже раскрывал книгу.

— Надеюсь, не отрываю вас от чтения? — поинтересовался я.

— Нет, не отрываете, — ответил он, несколько перемещая свой фундамент в сиденье специально сконструированного для него кресла.

— Хвала Господу, — пробормотал я, отвернулся и с энтузиазмом набросился на клавиши пишущей машинки.

Я был бы рад сообщить, что дело оказалось раскрытым в течение последующих двадцати одного с половиной часа. Но подобное заявление было бы громадным преувеличением. Начать с того, что моя трескотня на машинке перед ужином вывела Вульфа из себя и он отыгрался тем, что, пока мы поглощали биточки с соусом карри и пирог с персиками, прочитал лекцию, почему, по его мнению, «Демократия в Америке» Токвилла является лучшей книгой о США из всех написанных иностранцами. Я вежливо слушал, но молчал, рассерженный его невниманием ко мне.

После ужина я позвонил Лили: оказалось, что у нее как раз выдался свободный вечер, и мы отправились потанцевать в «Черчилл». Один из многих приятных аспектов наших взаимоотношений состоит в том, что Лили не дуется, когда я выступаю с неожиданным приглашением. Мы знаем друг друга слишком хорошо, чтобы позволять правилам хорошего тона осложнять нашу жизнь. Как и Вульф, мы относимся к этикету без всякого почтения.

Так или иначе, но мы прекрасно провели время, и для меня вечер казался особенно замечательным, потому что, оставшись дома, я мог бы схлестнуться с Вульфом и быть уволенным или сам подать в отставку.

Во вторник утром, после завтрака, я поднялся в оранжерею, где Теодор и Вульф сооружали венок, чтобы отправить его на похороны Хэрриет. Для того чтобы доставить цветы в церковь, на девять тридцать был заказан специальный автомобиль. Я подумал, не стоит ли мне самому отправиться на похороны, но с ходу наложил вето на эту идею. Действительно, какую пользу из этого можно было извлечь? Они все будут гам вести себя торжественно и с достоинством: у убийцы не будут торчать рога или виднеться копыта, даже если он или она будет там присутствовать. Кроме того, все члены похоронной процессии будут видеть во мне стервятника, кружащего над стадом и высматривающего свою жертву. Идея присутствия на похоронах не выдерживала критики.

Вместо этого я депонировал выписанный Одри чек, так что утро нельзя было назвать полностью пропавшим. Закончив дела в банке, я проследовал дальше на восток и север, к киоску, торгующему продукцией фирмы Макларена. Можете считать, что я был одержим идеей наказать гения.

На этот раз в продаже оказались все три ежедневных издания за понедельник, и я пролистал их по дороге домой. В каждой газете было по статье абзацев из шести, посвященной смерти Хэрриет. Они были написаны примерно в одном стиле, и в каждой упоминался Ниро Вульф и его удивительное заявление об убийстве. В конце статей в рамке помещались совершенно идентичные редакционные заявления, озаглавленные: «Убийственный сочинитель».

Я задержался на углу Тридцать шестой улицы и Седьмой авеню, чтобы повнимательнее изучить мнение редакций. Они были целиком посвящены Вульфу и начинались следующими словами: «Вызывает отвращение то, что трагическая смерть благородной женщины, руководителя «Нью-Йорк газетт» бесстыдно используется частным сыщиком, одержимым идеей саморекламы». Далее в заметке Вульф величался «беспринципным шарлатаном», а заканчивалась филиппика следующим пассажем: «Хотя мы не претендуем на то, чтобы подсказывать представителям правосудия великого города Нью-Йорка, как им лучше выполнять свои обязанности, но все же кажется, что недавние поступки Ниро Вульфа являются достаточным основанием для лишения его лицензии. Мы точно знаем одно: в нашем городе такое поведение было бы сочтено абсолютно нетерпимым».

В десять сорок я вернулся в офис. Хотя все редакционные комментарии были совершенно идентичны, я тем не менее открыл газеты на соответствующих страницах и положил их на стол Вульфа поверх сегодняшней корреспонденции. Я был все еще сердит на него и когда ровно в одиннадцать босс вошел в кабинет, я, не поднимая глаз, продолжал заниматься своими делами.

Он втиснулся в свое кресло, но я, решив не доставлять ему удовольствия, не стал смотреть в его сторону. Зато я мог слышать шорох газетных страниц.

— Младенческий лепет, — проворчал Вульф.

— Что именно? — Я был уже не в силах сидеть не поднимая головы.

— «Беспринципный шарлатан…» — фыркнул он, отбросив газеты и принимаясь за просмотр корреспонденции.

Вульф катнул пару пробных шаров на предмет завязать беседу, но я оставался тверд. Та же ситуация сохранилась и за ленчем.

Звонок прозвенел в два тридцать пять, когда мы, находясь в кабинете, наслаждались своим кофе. Эллиот Дин, стоявший на ступенях нашего дома за односторонним дверным стеклом, выглядел значительно старше Эллиота Дина, которого я видел всего несколько дней назад. Причиной этого могли быть опухшие и покрасневшие веки. Придав своей физиономии подобающее случаю печальное выражение, я распахнул дверь и знаком пригласил его войти.

Вместо приветствия Дин промычал нечто невнятное. Он возмущенно сопел, пока я снимал с него плащ и сопровождал в кабинет. Подойдя к креслу из красной кожи, адвокат опустился в него и, пригладив ладонью свои белоснежные волосы, объявил:

— Я пришел только потому, что об этом просил Карл Бишоп. Даю вам не более пятнадцати минут. Но прежде чем вы начнете, я хочу сказать, что отношусь чрезвычайно отрицательно к этим чудовищным разговорам об убийстве. И если на то пошло, то и к вам, сэр.

Произнеся это, он тяжело, с хрипом втянул в себя воздух, и его лицо стало от напряжения пурпурным.

Вульф, с любопытством уставившись на него, сказал:

— Поп[16] писал: «Будьте откровенны, поелику возможно». Я весьма высоко ценю всякую искренность, сэр, ибо она позволяет нам избежать банальностей, призванных создать иллюзию дружелюбия. А учитывая краткость времени, отпущенного вами для нашей встречи, экономия слов представляется вдвойне необходимой.

Дин вознамерился было ответить, но Вульф остановил его мановением руки.

— Прошу прощения. Я сделаю все возможное, чтобы откликнуться на ваше пожелание быть максимально кратким. Вы знали миссис Хаверхилл много лет и длительное время являлись ее доверенным лицом, самым близким советником. Скажите, вы абсолютно убеждены в том, что она сама лишила себя жизни?

— Конечно, — ощетинился Дин. — Разве могут быть какие-то иные объяснения?

— Да, я не устаю задавать себе этот же вопрос. Неужели в последние дни перед смертью она производила впечатление кандидата на самоуничтожение?

Дин заерзал в кресле и вновь принялся сопеть.

— Она находилась в большом напряжении из-за попытки этого типа захватить газету.

— Неужели это напряжение могло спровоцировать самоубийство?

— Господи, откуда мне знать! — возопил Дин, раскинув ладонями вверх свои длинные руки. — Зная Хэрриет, я не мог представить подобное, но это случилось.

Дин уставился в пол, покачивая головой. На секунду мне показалось, что он вот-вот разрыдается.

— Хорошо, — кивнул Вульф. — Насколько я понимаю, вы беседовали с миссис Хаверхилл в прошлую пятницу утром. Мне интересно было бы узнать содержание вашего разговора.

— Послушайте, — брызгая слюной, зашипел Дин, — я встречался с Хэрриет практически ежедневно. В этом не было ничего необычного.

— Я и не предполагаю, что это был из ряда вон выходящий случай, — спокойно проговорил Вульф. — Но в тот день она могла сказать нечто такое, чему вы тогда не придали значения и что позволило бы нам по-иному взглянуть на произошедшие через несколько часов события. Например, как бы вы оценили ее настроение? Из всех окружающих ее людей у вас больше всего чутья, и вы лучше других были способны заметить малейшие изменения в ее поведении.

Дин издал звук — нечто среднее между сопением и стоном.

— Я же сказал, что она испытывала сильное нервное напряжение, что, бесспорно, проявлялось весьма заметно. Хэрриет обладала очень, очень сильным характером, но этот негодяй Макларен доконал ее. Я никогда прежде не видел ее в таком состоянии.

— Миссис Хаверхилл сама попросила вас зайти к ней?

— Да, как вам известно, у меня, кроме офиса в центре Манхэттена, есть кабинет в помещении «Газетт». В последние дни я большую часть времени проводил в газете из-за… из-за предложения Макларена. — Его маленькие усики задрожали.