Эллери Квин - Чудо десяти дней

Эллери почувствовал, как кто-то взял его за локоть. Рука была маленькой, мягкой и горячей. Но Салли быстро отвела ее.

— Тут все четыре письма, — сказал Говард. — Все четыре, Салли. Эллери…

— Ты уверен, что это они? Те самые письма.

— Да.

А Салли кивнула. Казалось, что ее глаза были способны испепелить Говарда.

— И он вернул оригиналы, а не копии?

— Да, — снова подтвердил Говард.

Салли опять кивнула.

— Отдай их мне. Тоже под столом.

— Тебе?

— Говард, ты споришь с Богом, — засмеялась Салли.

— Получай!

Официант с недовольным видом поставил им на стол две кружки пива и бутылку виски. Говард порылся в кармане брюк.

— У меня есть, — выручил его Эллери. — Возьмите, официант.

— Надо же. Спасибо. — Смягчившийся официант отошел от них.

— А теперь, Говард, будь добр, передай нам пепельницу, — попросил Эллери.

Он положил на нее руку, небрежно огляделся по сторонам, а когда обернулся, пепельница уже стояла на сиденье между ним и Салли.

— Я займусь делом, а вы пока пейте и разговаривайте.

Салли отпила глоток пива, опершись локтями о стол, улыбнулась и сказала Говарду:

— Эллери, я каждый вечер буду благодарить Бога, стоя на коленях, за вас и вашу смелость. Каждый вечер, вплоть до смертного часа. Я этого никогда не забуду, Эллери. Никогда.

— Поглядите-ка лучше сюда.

Салли повернулась и увидела в стеклянной пепельнице груду клочков бумаги.

— А тебе видно, Говард?

— Да, я вижу!

Эллери зажег сигарету, переложил горящую спичку в левую руку и швырнул ее в пепельницу.

— Осторожно, Салли. Отодвиньтесь и снимите пока пальто.

Он четыре раза поджигал обрывки бумаги.

Салли первой покинула закусочную. Вскоре, но отнюдь не вслед за ней, ушел Говард, а Эллери заказал себе третью кружку пива. Салли расправила плечи и двигалась легко и плавно, точно птица, готовая взлететь над озером Куитонокис. Вот что значит испытать облегчение, подумал Эллери. Как будто на грубую реальность набросили бархатное покрывало.

Ну а Говард говорил с ними громко и взволнованно. Письма были возвращены, их сожгли, и опасность миновала. Об этом свидетельствовали походка Салли и тон Говарда.

Их незачем разочаровывать.

Он мысленно перебрал все, случившееся за день.

Шантажист повел себя разумно. Оставлять оригиналы писем, появившиеся у него до того, как родилась сама идея шантажа, было бы рискованно. Но стал бы так поступать любой уважающий себя шантажист? Допустим, что в конверте, положенном в ящик бюро в отеле «Холлис», находились чистые листы бумаги? И что тогда? Оригиналы пришлось бы добывать снова, а он бы ничего не получил за свое предложение. И конечно, пострадал бы. Хотя, разумеется, он вполне мог снять фотокопию со всех четырех писем. В таком случае возвращение оригиналов обошлось бы ему недорого. А фотокопии способны послужить той же цели, особенно в данной ситуации. У Говарда был особый почерк — четкий, очень мелкий, с буквами вроде гравировки. Он сразу бросается в глаза.

«Не стоит сейчас говорить им об этом.

Гуляйте под ярким солнцем, Салли, и наслаждайтесь жизнью. Завтра — облачный день.

А если шантажист снова позвонит, Говард, что ты будешь делать? Если у тебя хватило сил украсть впервые в жизни, то как ты удовлетворишь его новые требования?»

Было и еще кое-что.

Эллери взглянул на кружку пива и нахмурился. Да, было и еще кое-что.

Он не знал, что это такое, но ощущал смутное беспокойство. По его затылку и шее опять пробежали мурашки. Щекотка судьбы.

Концы не сходились с концами. Что-то неладно. И дело тут не в любовной связи или эпизоде с шантажом и не иных событиях, происходивших в доме Ван Хорнов. В них, конечно, тоже было что-то неладно, но речь шла не о них, а о каких-то других, глубинных и масштабных неладах. О неладах, если можно так выразиться, бытийного характера, частью которых являлись эти, житейские, нелады. Да, здесь проступали на поверхность именно общие бытийные нелады. Но каковы они? И когда он попытался определить причину своего беспокойства, перед его мысленным взором возник некий образец, состоящий из отдельных неладов.

Образец?

Эллери осушил кружку пива до последней капли.

И это непонятное явление развивалось. В любом случае оно неизбежно вело к трагическому концу. В любом случае его нужно было распознать.

Он покинул закусочную и, выжав предельную скорость, промчался по шоссе в сторону Норд-Хилл-Драйв. Как будто за несколько часов в доме Ван Хорнов опять что-то случилось и ему нужно поторопиться, а иначе — беда.

Но там все шло своим чередом, и он не заметил ничего из ряда вон выходящего, кроме установившегося спокойствия. Атмосфера, наконец, разрядилась, и вчерашняя напряженность исчезла без следа.

За обедом Салли была явно оживлена. Ее глаза сверкали, а зубы блестели белизной. Она сидела во главе продолговатого стола, напротив Дидриха, и словно царила в особняке, заполняя собой все. Как это правильно, подумал Эллери, а вот если бы напротив нее оказался Говард, картина была бы довольно жалкой. Дидрих блаженствовал, и даже Уолферт отпустил реплику насчет приподнятого настроения Салли. Он, по обыкновению, воспринял его крайне субъективно, и в его словах улавливался коварный подтекст. Но Салли только улыбнулась ему.

Говард тоже отлично себя чувствовал. Он увлеченно рассуждал о проекте музея, видя, как радуется отец.

— Я уже сделал пару-другую зарисовок. По-моему, все получится. Должно выйти что-то грандиозное. Мне кажется, проект осуществится…

— Говард, хорошо, что ты мне напомнил, — перебил его Эллери. — Я ведь до сих пор не был в твоей студии.

— Неужели? Поднимайся ко мне прямо сейчас.

— Давайте мы все туда пойдем, — предложила Салли, многозначительно и нежно посмотрев на мужа.

Однако Уолферт тут же напомнил брату:

— Ты обещал поработать сегодня вечером над этим делом Хатчинсона, Дидрих. Я с ним договорился, и завтра мы подпишем все документы.

— Но сегодня субботний вечер, Уолф. А завтра воскресенье. Разве эта публика не может подождать до понедельника?

— Они желали бы завершить дело и уехать в понедельник утром.

— Проклятие! — насупился Дидрих. — Ну ладно. Извини меня, дорогая. Боюсь, что нынешним вечером тебе придется побыть и за хозяина и за хозяйку.

Эллери предполагал увидеть нечто величественное и огромное: гаргантюанские драпировки с роскошными складками, не до конца обработанные гигантские каменные глыбы. Иными словами, нечто похожее на студии скульпторов в голливудских фильмах. Однако ничего подобного он там не нашел. Студия была просторной, но скромной и без каких-либо каменных глыб.

— У тебя не архитектурное мышление, Эллери, — засмеялся Говард. — Полы бы от них просто провалились.

Да и драпировки отнюдь не поражали своими размерами. Зато оборудования здесь хватило бы на несколько мастерских — мелкой арматуры, резцов, модельных подставок, а главное, различных инструментов — зажимов, дрелей, тисков, скребков, стамесок и прочего. Говард объяснил, что каждый материал нуждается в специальной обработке: дерево — в одной, слоновая кость — в другой, а камень — в третьей. Эллери обратил внимание на небольшие модели и небрежные эскизы.

— Тут я сделаю первые наброски и начальные образцы моделей. В общем, студия — место для черновой работы, — продолжил Говард. — А в глубине сада, на задворках есть сарай, и, если ты хочешь, Эллери, я тебе его завтра покажу. В нем-то я и высекаю из камня. Там прочные полы, они способны выдержать любую тяжесть. И к тому же в сарае проще орудовать резцом, отсекать лишние куски и заканчивать статуи. Только вообрази, как я тащу сюда многотонную глыбу и поднимаюсь с ней по лестнице!

Говард успел набросать ряд эскизов для музея.

— Сам понимаешь, они еще очень сырые, — сказал он. — Всего-навсего первые впечатления и попытка воссоздать античные каноны. А спецификой я займусь позднее. Сделаю новые, подробные эскизы и вылеплю фигурки из пластилина. Забьюсь в свою нору на целые месяцы и уж напоследок переберусь в сарай.

— Говард, Дидс говорил мне, что ты намерен перестроить этот сарай, — обратилась к нему Салли.

— Да. В нем нужно укрепить полы и прорезать окно в западной стене, чтобы было побольше света. И пространства мне тоже недостаточно. Может быть, причина не в окне, а в западной стене. Если ее сломать, сарай увеличится чуть ли не вдвое.

— Ты желаешь поудобнее разместить свои статуи? — уточнил Эллери.

— Нет, я имею в виду перспективу. У монументальной декоративной скульптуры иные законы, чем у портретной и даже у фигур Микеланджело. Его вещи с их фактурой и контурами хорошо воспринимаются вблизи, а на расстоянии словно расплываются и теряют форму. У меня другая проблема. Эти статуи должны смотреться издалека и стоять под открытым небом. Значит, для них требуется лаконичная, ясная техника — прямые линии, четкие силуэты и профили. Вот почему греческая скульптура всегда выигрывает в свободном пространстве и почему я называю себя неоклассиком. Мои композиции — не для залов.