Томаш Миркович - Паломничество в Святую Землю Египетскую

Радость немецких ученых была недолгой; большинство понимали, что война уже, по существу, проиграна. Гитлер, правда, возлагал большие надежды на двухступенчатую ракету в сто тонн весом, которая должна была ударить по Нью-Йорку. Фон Браун и его люди работали над ней в лихорадочной спешке, почти круглые сутки. Не потому, что верили, будто она в самом деле повлияет на ход войны: второй ее ступенью служил модифицированный «Фау-2», так что боезаряд был невелик, а расходы чересчур высоки для запуска ее в массовое производство; конструкторы хотели просто воспользоваться последним шансом перед падением Германии, чтобы двинуть науку вперед. Но первое испытание, проведенное в январе 1945 года, успеха не принесло, а для последующих уже не оставалось времени – Красная Армия приближалась неумолимо. Нужно было скорее эвакуировать людей и оборудование из Пенемюнде в Нордхаузен в горах Гарца, где на огромной подземной фабрике уже больше года шло массовое производство «Фау-2».

Русские были уже все ближе и ближе, и в начале апреля фон Брауна вместе с пятьюстами ученых и техников перевезли в Обераммергау в Баварских Альпах. Здесь, в казармах, окруженных колючей проволокой, под охраной эсэсовцев, им предстояло до последней минуты работать над оружием, способным поставить Америку на колени, а в случае поражения Германии их должны были ликвидировать, чтобы секреты не достались врагу. В этой группе оказался и Виктор.

Пару недель спустя русские дошли до предместий Берлина, а американцы – до Эльбы. Фон Браун не желал ни погибнуть от рук эсэсовцев, ни попасть к русским. Перед самой капитуляцией Германии он сговорился с комендантом СС в Обераммергау, а затем выслал на переговоры к американцам своего брата Магнуса, знавшего английский.

Американцы сразу же согласились освободить фон Брауна и его людей от всякой ответственности, если те поделятся с Америкой своими знаниями. Офицеры американской армии только диву давались, когда фон Браун рассказывал на допросах о пассажирских ракетах, которые будут преодолевать Атлантику за три-четыре часа, и о полетах на Луну и Марс уже в ближайшее десятилетие. Они предложили забрать его со всей командой в Соединенные Штаты и дать ему возможность работать дальше. Если кому-то суждено овладеть космосом, то какая из стран более достойна этого, чем Америка?

Вскоре за океан переправили сто разобранных на части ракет «Фау-2», найденных в Нордхаузене, запчасти к ним и демонтированное производственное оборудование; чтобы все это доставить в порт, потребовалось триста вагонов. В рамках операции «Скрепка» было решено также перевезти в Штаты сто с лишним самых выдающихся немецких ученых. Среди них оказался и Виктор. Конечно, он мог не уезжать в Америку, а вернуться на родину, но такая мысль ему и в голову не пришла. Не то чтобы он боялся – вернется, мол, а к нему отнесутся как к предателю; просто он хотел строить все более совершенные ракеты. Кроме того, все это время он был уверен, что после его ареста Ежи уехал в Англию и остался на Западе, поэтому, оказавшись в Америке, он сразу стал расхваливать перед фон Брауном необычайную память брата и его способность проводить в уме сложнейшие расчеты. Фон Браун слушал завороженно – и сам попросил Виктора привлечь Ежи в их команду.

Но в Англии Ежи не было: оказалось, что он по-прежнему в Сецехове. Тогда-то Виктор и отправил в Польшу письмо, в котором уговаривал брата выехать в Америку. Но поскольку все работы, связанные с ракетами, были строго засекречены, он не мог открыть ему, о чем идет речь. А рассказывая о трудовом лагере в Нордхаузене, не признался, что был там не полуголодным заключенным, а правой рукой фон Брауна. Когда Ежи ответил, что не хочет уезжать, Виктор решил обождать и затем связаться с братом снова, уже по-другому; а когда стало известно, что Ежи арестован, надумал его спасти. И с помощью фон Брауна, к чьим словам американцы прислушивались предельно внимательно, ему это удалось.

– Теперь мы всегда будем вместе! – закончил он свой рассказ. – Только помните, что, если бы не фон Браун, ничего бы из этого не вышло. Мы все трое обязаны ему по гроб жизни!

Честно говоря, я не знала, что и думать. С одной стороны, Виктор – несомненный предатель; фон Браун, впрочем, тоже. С другой стороны, оба они теперь живут у американцев и пользуются их расположением – так, может, у них есть своя правда? Может, наука и прогресс в самом деле гораздо важнее, чем границы государств и споры политиков? Ведь если не так, почему же американцы не поставили фон Брауна перед судом в Нюрнберге? Почему ему не пришлось отвечать за гибель мирных англичан, которых убили в Лондоне его ракеты «Фау-2»?

Помнится, я долго об этом размышляла. Во всяком случае, если бы не предательство Виктора, Ежи по-прежнему гнил бы на Раковецкой… А так благодаря брату и его наставнику мы оба теперь на свободе, к тому же – в Америке, в двадцати милях от городка с испанским названием Лас-Крусес. Как мы узнали назавтра, Виктор и вся немецкая команда тоже поселились тут недавно: когда в середине ноября 1945 года они приехали в Америку, их сперва подержали в Бостоне, а затем переправили в Форт-Блисс в Техасе – это чуть к северу от Эль-Пасо, возле мексиканской границы. Там они собирали ракеты, захваченные американцами, а тем временем – на военной базе, что на полигоне Уайт-Сэндс, за сорок пять миль от Эль-Пасо, в штате Нью-Мексико, – для них строили опытный институт. Там-то, на обширных пустынных просторах полигона, где меньше чем за год до этого прошло первое испытание другого ужасного оружия, атомной бомбы, им и предстояло проводить свои эксперименты. Они переехали туда, как только для них достроили поселок.

Первый запуск ракеты «Фау-2», собранной в Америке, состоялся спустя пару недель после нашего приезда. Было и правда что-то устрашающее в огромной железной сигаре, которая, извергая огонь и дым, возносилась отвесно в небо. Потом мы к этому зрелищу привыкли, а грохот только раздражал.

Виктор прекрасно чувствовал себя среди немцев, дружил с ними, обменивался шутками, но нам с Ежи трудно было привыкнуть к новому положению. Их улыбки были нам противны, от самого звука их речи прямо мороз по коже подирал. В конце концов, последние годы мы прожили среди ужасов немецкой оккупации, так что переключиться в один день и не могли, и не хотели. Немецкая речь раздавалась повсюду – фон Браун и его люди только начинали учить английский. Меня поражало, что американцы с такой сердечностью принимают у себя немцев, против которых еще недавно воевали не на жизнь, а на смерть, пока до меня не дошло: американцы выиграли войну, но по существу – в отличие от нас, поляков, – ее не испытали: никто не сжигал их домов, не реквизировал провиант, не сажал их в тюрьмы и не расстреливал. Более того, одержав победу, они считали, что к побежденным подобает относиться великодушно.

Они хотели, чтобы немецкие ученые чувствовали себя как дома: вывезли из Европы их семьи, построили на базе особняки. Что же до экспериментов, то поначалу они предоставили ученым полную свободу, а сами только наблюдали за их инициативами. Немцы же задумывали все новые и новые испытания и запускали ракеты. Разумеется, без боеголовок – вместо взрывчатки их начиняли исследовательской аппаратурой.

Ежи скоро втянулся в работу. Виктор, конечно, был прав, что перевез его в Америку. Хуже было со мной. Братья проводили целые дни в институте, у пусковых установок, на полигоне, а иногда ездили в Аламогордо – там тоже ведись какие-то эксперименты. А мне было нечем заняться. Хотя я немного знала немецкий, как и все, кто пережил в Польше годы оккупации, но дружить с немками мне не хотелось. Некоторые из них даже выказывали мне симпатию – ну и что? Их компания мне не подходила, а английский, чтобы общаться с женами американских военных, я все еще знала слишком слабо.

Оживала я только по субботам и воскресеньям, когда мы садились в машину и объезжали окрестности. Нью-Мексико – красивейший из уголков земного шара. Там есть пустыни, прерии, ущелья, леса, скалы причудливой формы – результат выветривания, заснеженные горные вершины… Мы любовались пейзажами, заезжали в индейские деревни, заглядывали в старые испанские церквушки; иногда ездили в Эль-Пасо – техасский город, он хотя и небольшой, но в сравнении с Лас-Крусесом казался столицей.

Когда мы возвращались домой, меня охватывала подавленность; я начинала с тоской ждать следующего уик-энда. Это настроение я списывала на беременность; оно и правда прошло, когда я родила, но только потому, что ты, пока была совсем маленькая, заполняла каждую мою минуту. А когда ты немного подросла, я снова заскучала.

Перед родами мы с Ежи уехали на месяц в Альбукерк. Не потому, что я не доверяла врачам в Эль-Пасо, – мне хотелось оказаться подальше от тех мест, где испытывали атомную бомбу. Я столько наслушалась об облучении, что предпочла не рисковать. И все равно я ждала осложнений; к счастью, напрасно, – ты родилась живой и здоровой. Хотя я воспитывалась, по существу, в деревне – в Сецехове, – все же в Альбукерке мне было гораздо лучше, чем на военной базе. Часть немцев вернулась в Форт-Блисс, а мы втроем – Виктор, Ежи и я – остались на полигоне, за двадцать миль от маленького Лас-Крусеса, где – как и у нас на базе – совершенно нечего было делать.