Жил отважный генерал - Вячеслав Павлович Белоусов

от меня многое будет зависеть.

Он для убедительности поднял глаза на Зуравлёва.

– Так, товарищ полковник?

– Он понимает, – не сводил глаз с подозреваемого тот и добавил: – А у меня тоже сюрприз есть к Игорю Юрьевичу. От наших экспертов. Я тут к ним заглянул перед тем, как сюда идти.

Серебряный поёжился от слов, сказанных полковником, и поднимал глаза на Курасова, и опускал, словно искал защиты и помощи.

– Был пистолет… Но я покажу… Сам отдам.

Он опустил голову и сник.

– Ну вот, Алексей Александрович, значит, маршрут ваш немножко изменится. Сначала с Игорем Юрьевичем к нему зарулите. Возьмёте пистолет. Тот пистолет-то? Который с Нового года? – Курасов вытянул голову к подозреваемому. – Игорь Юрьевич? Тот?

Серебряный, потупясь, кивнул головой.

– Он.

– А чего ж ты молчал, дорогой? Я распинаюсь перед ним!

– Да вы и не спрашивали про оружие.

– Значит, сам не сообразил?

– Вот ей-богу!

– Значит, и верующий к тому же? Тогда с тобой спокойней. Тебе врать нельзя вдвойне.

– Богом клянусь! Ничего не врал!

– А может, ещё что вспомнишь? У нас этот пистолетик-то засветился.

– Мне нечего больше рассказывать.

– Ну как же?

– На мне нет ничего больше.

– Решай сам.

– А-а-а! Всё равно подыхать! – закричал, запричитал Серебряный. – Есть на мне вина! Есть! Но он сам меня убить хотел! Сам вёз убивать!

– Игорь Юрьевич! Ну что вы! Успокойтесь!

– Столкнул я его с мотоцикла! Под дерево! Пишите! Думал, кончу, и всё! Бандюгу порешу! Освобожу свет!

– Тише, тише. Вот, водички. – Курасов сунул подозреваемому стакан с водой.

– Столкнул я его с мотоцикла под дерево, – даже всхлипнул тот. – А он выжил, гад! Выжил! Только шею вывихнул!

– Это кто же?

– Ну кто? Порох! О нём я, чтоб он сдох! Из-за шеи он и автобус не грабил. А то там бы был.

– А вы?

– А меня они не взяли бы. Я для них хуже балласта.

– Это почему же?

– Особый разговор.

– Ну что же. Тогда поговорим ещё. – Курасов глянул на полковника. – Пожалуй, Алексей Александрович, поезжай за архаровцами один. Или пошли своих.

– Нет. Я уж сам. Генерал просил тоже, чтобы лично. – Зуравлёв развернулся. – Я вам, Николай Егорович, перезвоню.

Он вышел, тихо и аккуратно затворив дверь. Курасов подпёр голову рукой, удобнее устроился за столом.

– Продолжим наши откровения, Игорь Юрьевич.

– Я собственно…

– Про балласт, – напомнил Курасов. – Почему выпали из их компании?

– А… это долгий разговор, – махнул рукой тот.

– Ничего, у нас с вами времени много…

Зазвонил, перебивая, телефон, голос Зуравлёва в трубке был сух и лаконичен.

– Николай Егорович. Я что заходил-то к вам. Отпечатки пальчиков по делу «санитаров», которые нашли в квартире потерпевших и отпечатки пальцев со стакана из квартиры убитого Гольдбермана принадлежат ему.

– Кому «ему», Алексей Александрович? Вы что это загадками?

– Устал я, Николай Егорович. – Зуравлёв сладко зевнул в трубку. – Сейчас бы поспать. Не вру, забыл, сколько уже на ногах-то.

– Чьи пальчики?

– Паскуды этой, которая перед вами слёзы льёт.

Государственный советник юстиции

– А я, признаться, звонил вам вчера поздно вечером. – Тешиев, озабоченный и хмурый, прохаживался по кабинету прокурора области, дожидаясь, пока Игорушкин усядется за стол, оглядится; знал – тот не любил вот таких ранних визитов, тем более внезапных, незапланированных, от которых ничего хорошего в прокуратуре не ждёшь.

– Меня Анна Константиновна в театр увела, спрятала, так сказать, – зло хмыкнул тот и поднял красные от бессонницы глаза на заместителя. – А тебя, значит, они поймали и уговорили позвонить?

– О чём вы?

– Ну, ну, Николай. Деликатный ты человек. Мы слишком хорошо знаем друг друга, чтобы лукавить.

– Николай Петрович…

– Ты меня по душе Ковшова разыскивал?

– По нему.

– Зря. Я решения своего не поменяю. В районе им Ковшова не сломать. Это я понял. А здесь, в обкоме, я проглотить его не позволю.

– Вопрос стоит не так однозначно, Николай Петрович. Я бы не горячился…

– Брось!

Тешиев походил вокруг набычившегося, нагнувшего голову над столом прокурора области, помолчал.

Несносный савонаролик[49], наверное, казнившей себя за это повседневно, тот не позволял командовать собой даже тем, в ком нуждался. От этого страдал, зарабатывая упрёки и косые взгляды и в спину, и в открытую. Но это его, кажется, бодрило или, может быть, вдохновляло на новые отчаянные поступки. Нередко, не признавая авторитетов, кабинетных, партийных интриг, валился напролом, набивая шишки от начальства, а когда ничего не мог изменить, тяжело переживал. Редко делился поражением, успехами откровенно восторгался, радуясь, как мальчишка, победивший в драке.

Тешиев завидовал ему. Он так не мог. Он заместитель, ему подносить снаряды, а хотелось не всегда. Иногда казалось, цель не оправдывает средства, а сама война похожа на не раз уже везде осмеянное донкихотство. Драться ради того, чтобы драться, заведомо зная о поражении? Какой резон? Где разум? Убедить Игорушкина в том ему, верному, рассудительному помощнику, не всегда удавалось. Здесь они расходились. Вот и теперь… Нет, Тешиев не осуждал Ковшова, не о нём речь. Ковшов всё делал, как следовало поступать. Молодой и неопытный в сплетении всех возникших вокруг чрезвычайных, а иначе не назвать, в его районе интриг, тот действует по-комсомольски, как учили! Напролом. Житейской-то мудрости ни на грош! И себя не жалеет. Но шеф-то что думает? Мудрый прожжённый волк! Опытный стратег! Беря Ковшова под защиту, в этом пламени недолго и самому сгореть! А делу не помочь! Ведь не помочь… Это всем очевидно. И, конечно, ему самому…

– А ты знаешь, в театре пьеску играли, – кисло хмыкнул Игорушкин. – Занятная. Я давно не был. Пробрало. Вся жизнь в три акта.

– Наша?

– Нет. Повезло. Что-то заграничное. Анна Константиновна разбирается. А я… Скучает она. Без Майки-то…

– Не приехала ещё?

– Скоро. У неё на носу Гоголь. Со своими, тёмненькими, они «Ревизора» затеяли. Ну, а Анна меня, значит, готовит, чтобы можно было сравнить.

– Шоу?

– Чего?

– Бернарда Шоу пьеса-то?

– Нет. Не классика. Современная пьеска. Старик один, всю жизнь прожил, а смысла не разгадал.

– Известная философия. Век живи – дураком подохнешь.

– А мне понравилась. – Игорушкин задумался, нагнулся, положил голову на руки, взгрустнул. – Этот герой-то всё гнался куда-то, торопился. Те его по башке. Свои и чужие. Со всех сторон. А он не отбивается даже. Всё вперёд.

– И умер.

– А ты откуда знаешь? Смотрел уже? Вроде премьера?

– Догадался. Ясен конец.

– Нет. Я всё же верил, удастся ему…

– Что удастся?

– Ну…

– Вот! И неизвестно. Куда? Зачем? Какая ему польза от всей его прыти!

– Польза? Да, ты прав, похоже, пользы сразу и не увидать. Вот если тем…

– Кому «тем»?

– Кто после нас