Николь Апсон - Печаль на двоих

— Возможно, мисс Бэннерман, до вчерашнего вечера так оно и было, но, к своему удовольствию, должен заметить, что сегодня утром все уже по-другому. Вероятно, вы забыли о Люси Питерс. Она всего лишь горничная и, в вашем представлении, во всей этой истории особой роли не играет, но Люси была близка с Марджори Бейкер, и та делилась с ней весьма важными сведениями.

Селия рассмеялась, но промелькнувшая в ее глазах тень сомнения придала ему решимости.

— Вы, конечно, блефуете. Люди с такого рода ожогами ничего сказать не могут, какой бы интересной информацией они ни обладали.

— Разумеется. Но они могут ее написать. — Пенроуз дал ей переварить свое замечание, а потом пододвинул к ней оба листа бумаги. — Эти заметки — одна из них написана мисс Бейкер и найдена в вашем письменном столе, а другая написана Уайлс, — упоминают о тайне вашего прошлого. Вы не против, мисс Бэннерман, сказать мне, в чем она заключается?

Селия уставилась на него в упор и долго молчала.

— Вы, инспектор, говорите с мертвой, — наконец произнесла она.

Ее тихий голос и спокойное принятие того, о чем другим даже страшно помыслить, раздосадовали Пенроуза, но он постарался придать своему голосу невозмутимый тон:

— Я рад, что вы с такой стойкостью принимаете вашу судьбу, особенно учитывая то обстоятельство, что вам прекрасно известны связанные с ней процедуры.

Бэннерман улыбнулась и откинулась на спинку стула.

— Я в общем-то не это имела в виду, но продолжайте. Почему бы вам самому не рассказать мне то, что вы знаете о моей жизни?

Ее снисходительный тон вновь вызвал у Пенроуза сильнейшее раздражение, но он решил и насей раз ему не поддаваться.

— С удовольствием. Давайте начнем с того, что случилось тридцать лет назад, когда вы ушли из «Холлоуэя» и приняли предложение работать в Лидсе. К тому времени у вас сложились определенные отношения с бывшей заключенной Элеонор Вейл. В «Холлоуэе» Вейл напала на вас, но вы были тогда молоды и преданы своей работе и искренне верили, что сможете ее перевоспитать и поможете ей изменить свою жизнь. У вас были благие намерения, но вы пошли по ложному пути, — продолжал Пенроуз, замечая, что теперь его снисходительный тон раздражает ее. — Вы не только простили Вейл, но и приютили в своем доме. Однако к тому времени как вы осознали свою ошибку, она стала настолько полагаться на вас, что от нее оказалось невозможно отделаться. Единственным выходом из положения было избавиться от Вейл раз и навсегда, и вы приняли предложение о работе в Йоркшире и приложили все усилия к тому, чтобы она за вами не последовала. Элеонор Вейл принесла вашей карьере истинную жертву. Она за нее погибла.

Он умолк, а Бэннерман зааплодировала.

— Вы рассказываете историю гораздо более точную, чем ваша приятельница. Точную, за исключением одной важной подробности — Элеонор Вейл не умерла.

Ее слова привели Пенроуза в замешательство: если Вейл жива, рушится вся основа его обвинений. Для чего Бэннерман начала вдруг убивать людей, если не для того, чтобы скрыть свои прошлые преступления? Инспектор пытался осмыслить ее слова, а она в нетерпении уставилась на него, взбешенная его непонятливостью.

— Такой человек, как Селия Бэннерман, ни за что бы не убила Элеонор Вейл! Вы это понимаете?!

Она с такой силой ударила рукой по столу, что Пенроуз вздрогнул. И этот мощный удар, видно, поранил ее обожженную кожу. Арчи заметил, как сквозь повязку каплями сочится кровь, но женщина, похоже, даже не почувствовала боли.

— Так вы понимаете это, инспектор, или мне надо вам все разложить по полочкам? Селия Бэннерман не убивала Элеонор Вейл. Элеонор Вейл убила Селию Бэннерман. А точнее говоря, она толкнула ее в метро под поезд и ушла, унося в кармане ее жизнь.

Пенроуз услышал глубокий и резкий вздох Фоллоуфилда и только тогда понял, почему образ добросердечной надзирательницы, описанный Стьюк, никак не вязался с образом убийцы.

— Так вы и есть Элеонор Вейл? — не веря самому себе, произнес Арчи. — И вы жили все эти тридцать лет под именем Селии Бэннерман? Как же вам, черт возьми, такое удалось? Она была уважаемым работником тюрьмы, квалифицированной медсестрой с прекрасным будущим…

— А Элеонор Вейл являлась заключенной, и не более того. Губительницей младенцев без права стать кем бы то ни было за одну допущенную ею ошибку — с клеймом на всю жизнь? Я, инспектор, тоже квалифицированная медсестра. У меня было светлое будущее, и если бы обстоятельства сложились по-другому, я бы в эти тридцать лет именно такую жизнь и прожила.

— Вы имеете в виду, что вы бы ее прожили, если бы вас не приговорили к двум годам принудительных работ за то, что вы оставляли младенцев умирать в железнодорожных вагонах?

— Не смейте говорить о том, в чем вы ничего не понимаете. Я делала то, что было необходимо, чтобы выжить. Я так поступала всю мою жизнь. Я делала то, что необходимо, — не больше и, разумеется, не меньше.

— Для чего же было необходимо убить женщину, которая пыталась вам помочь?

— Помочь мне? Она взяла меня, а потом бросила. Как бы вы себя чувствовали, если бы вас кто-то взял к себе, вроде бы выполняя некую миссию, а как только подвернулось что-то получше, бросил? Да, я действительно полагалась на Селию, но кто же в этом виноват, кроме нее? И если ей ничего не стоило от меня избавиться, почему и я не могла отнестись к ней таким же образом?

— И вы решили ее убить.

— Вовсе даже нет. Мне и в голову не приходило, что я способна кого-либо убить. Я умоляла ее изменить решение и либо остаться, либо взять меня с собой, но она сказала, что ни то ни другое невозможно. Утром, когда ей надо было уезжать, я наблюдала, как Селия упаковывает всю свою жизнь в два чемодана, как укладывает в них личные бумаги и ценные рекомендации, а потом пошла провожать ее на станцию метро. Была середина августа, и в тоннеле метро оказалось невыносимо жарко. На платформе из-за летних приезжих народу толпилось больше обычного, и помню, пока мы ждали поезда, я чувствовала, как меня все сильнее и сильнее охватывает отчаяние. Однако, думаю, даже тогда я ничего не собиралась предпринимать. Но вот мы услышали приближение поезда; Селия повернулась, чтобы поцеловать меня на прощание, и сказала: «И как же ты обойдешься без меня?» — Вейл провела рукой по лицу, и Пенроуз увидел, как она пытается подавить гнев, гнев тридцатилетней давности. — И этого, инспектор, я уже не смогла вынести: не только ее самоуверенного, снисходительного тона, но и ее полную неспособность понять, что она натворила. Наверное, я Селию все же толкнула, потому что вдруг увидела ее под колесами поезда и услышала крики толпы, но как это случилось, я не помню. Меня снедали гнев и ненависть, и мне хотелось одного — избавиться от нее. Пожалуйста, не поймите меня неправильно: я не пытаюсь оправдаться и не жалею о том, что сделала. Селия играла моей жизнью, а потом надсмеялась над моей слабостью, и за это я ее убила. Но если она смотрит на меня оттуда, ей прекрасно видно, как именно я обошлась без нее.

Пенроуз посмотрел на обвиняемую с сомнением: интуиция подсказывала ему, что она говорила правду, но он никак не мог поверить, что Вейл могла решиться на такой риск. И инспектор сказал ей об этом.

— А что мне было терять? Я машинально взяла ее чемоданы и двинулась прочь, почти уверенная, что кто-нибудь бросится вслед за мной, но в этом столпотворении никто даже не понял, что произошло. Я, наверное, была в шоковом состоянии, потому что часами бродила по улицам, пока не поняла, что у меня появился шанс начать новую жизнь. Я в последний раз вернулась в ее дом, забрала вещи Элеонор Вейл и отдала в благотворительную организацию — Селия наверняка бы меня одобрила, тем более что в основном это были ее обноски, — а потом уехала на север.

— А как же убитая? — Пенроуз участвовал не в одной операции в метрополитене и знал, что далеко не всегда можно было опознать погибшего. В последнее время из-за тяжелой экономической ситуации в стране каждый год тридцать — сорок человек с отчаяния бросались под поезда. Но у погибших обычно находили какие-то личные вещи. — Вы были настолько уверены, что у Бэннерман не обнаружат ничего, что выдало бы вас с головой?

— Все личные документы и вещи Селии Бэннерман находились у меня, в ее багаже. На ней был только медальон, который я подарила ей, когда она взяла меня к себе, — в то время моя единственная ценная вещь. Селия не часто носила мой подарок, но в тот день демонстративно надела медальон и попросила меня завязать его у нее на шее, словно мне будет легче оттого, что она, перед тем как бросить меня, наденет мое украшение.

— А члены вашей семьи вас не разыскивали?

— Они отреклись от меня сразу же после ареста. Я пошла к ним после того, как меня выпустили из тюрьмы, но они прогнали меня. Господи Боже мой, да, кроме Селии, у меня никого и не было!