Томаш Миркович - Паломничество в Святую Землю Египетскую

Быть может, останься к 1928 году в живых младшие братья отца, близнецы Эугениуш и Элпидиуш, он бы посвятил в историю нашего рода кого-нибудь из них, но сложилось так, что оба они погибли почти ровно за восемь лет до того под Мышинцом, отбиваясь от бегущей из-под Варшавы кавалерии Гайхана; не было в живых ни Меркурия Моисея Сецеха, моего деда, ни его братьев, из которых один, не дожив до двадцати лет утонул в реке, а второй погиб в русско-японскую войну, хотя где и когда – этого семье выяснить не удалось. Отцу некому было доверить тайну, так что составление письма с распоряжением отдать его мне, когда я достигну совершеннолетия, либо если со мной что-нибудь случится, то кому-нибудь из моих братьев, когда они в свою очередь достигнут соответствующего возраста, было разумным и практичным выходом. С этим я согласен, хотя тебе может показаться, что отец мог обо всем рассказать нашей матери, твоей бабушке, женщине прекрасной и умной; но я понимаю, почему он этого не сделал, – не желал отступать от вековой традиции, согласно которой женщины никогда не допускались к тайне нашего рода. Лишь я нарушаю эту традицию, сообщая обо всем тебе, но, поверь, я долго размышлял над этим шагом и делаю его, лишь осознав, что судьба хочет, чтобы с этих пор не сыновья, а дочери рода исполняли его историческую миссию. Впрочем, если даже я ошибаюсь – хотя такая возможность, в чем я полностью уверен, вообще не в счет, – все равно у меня нет выбора, ведь ты единственный наш потомок, и если бы я не доверил тайну тебе, то не мог бы ее никому вообще доверить.

Думаю, если бы я не был должен ее тебе открыть, судьба распорядилась бы так, чтобы это письмо никогда не попало в твои руки. Не знаю, впрочем, может, так и случится… Быть может, ты никогда его не прочтешь и не сумеешь увидеться со мной. Хотя эта вторая возможность, к моей великой печали, кажется, несмотря ни на что, все более реальной, я полагаю все же, что тебе предстоит стать моей преемницей и взять на себя нашу родовую миссию, и когда я пишу к тебе эти слова, то ощущаю, что действую не только и исключительно по собственной воле, но как орудие схера.

Хотя, как я уже упоминал, я понимаю, почему отец не хотел посвящать мою мать в тайну миссии нашего рода, но он избавил бы и ее, и меня от многих страданий, если бы открыл ей по крайней мере часть правды, особенно что касается моих имен, потому что того, что она повторяла мне, когда я со слезами ей признавался, что другие дети в интернате насмехаются надо мной, обзывая жиденком – а она повторяла, что семейная традиция требует, чтобы второе имя у меня было Моисей, – было недостаточно, чтобы утолить мое страдание и ее печаль; ведь традиция могла бы требовать, чтобы меня так назвали, если бы мы происходили от евреев-выкрестов. Тебя, наверное, удивит, откуда такая проблема, если еврейское у меня лишь второе имя, которым я вовсе не обязан был пользоваться, особенно в детстве; но в то время и первое мое имя казалось на первый взгляд еврейским – оно было мне дано при крещении вопреки возражениям матери и священника, и я сменил его на Теодора, лишь достигнув совершеннолетия. Итак, хотя ты знаешь меня, наверное, лишь как своего дядю Теодора, но прежде я звался Элияш – или же Элия – Моисей Сецех. Что же из того, что я сменил имя, если так и не смог избежать связанного с ним проклятия, хотя новое имя помогло мне пережить оккупацию, поскольку, носи я имя Элияш, погиб бы несомненно. Но если бы меня звали иначе, разве узнал бы я правду о нашем роде? Быть может, потому судьба и распорядилась, чтобы я, как родимое пятно, носил именно эти имена и сам сумел открыть тайну, которую отец унес с собой в могилу? Разве, будь у меня другие имена, я вообще начал бы интересоваться своим происхождением? Полагаю, что нет; именно они направили мое развитие так, чтобы я открыл истину и мог тебе передать, что мы происходим не от евреев, но от их древних угнетателей, которым еврейский Бог послал десять казней. То, что я столько натерпелся в детстве и даже в юности, что рос один, без друзей, это, по большому счету, цена невысокая; и хотя роль, предназначенная мне судьбой, не так велика, как роль Суну или Абадии, которые сами спасали эту страну от бедствий, в действительности она не менее значительна, ведь благодаря мне память о нашем происхождении не угасла; сейчас я передаю ее тебе, чтобы грядущие поколения снова могли спасать эту страну от погибели. Я лишь одно из звеньев в цепи, связующей наших предков и потомков, но звено немаловажное: то самое, которое соединяет мужской ее фрагмент с женским. Быть может, когда бы не первое мое имя, я вообще никогда не избегал бы женского общества, как делал это из опасения, что стоит мне назвать свое имя, меня примут за еврея и засмеют, а потому и не стал бы испытывать к женщинам отвращение, смешанное со страхом; быть может также, если бы мне в детстве не хотелось так сильно иметь друга, хотя бы одного, в то время как в интернате никто со мной знаться не хотел, но все надо мной глумились, – я бы по-другому относился и к мужчинам пожилого возраста; да, все это весьма правдоподобно, но разве, будь я иным, смог бы я исполнить как подобает роль связующего звена? Как я уже сказал, это очень сомнительно: благодаря именам, определенным мне судьбой и традицией, жизнь моя сложилась так, а не иначе, и поэтому мне удалось постичь цель нашего рода.

Хотя в то время я не знал еще, что моя жизненная роль будет зависеть от этого, но уже вскоре после смерти отца я глубоко заинтересовался нашим происхождением. Вопреки тому, что говорила мать, я поверил своим преследователям, что в моих жилах течет еврейская кровь, но с этого же момента перестал усматривать в своем воображаемом еврействе одну лишь обиду, а совсем наоборот – увидел в нем повод для радости и гордости. Хотя я и встречал евреев, почему-то мне ни разу не приходило в голову отождествлять себя с ними; нет, в них я видел скорее что-то, отличающее меня от недружелюбных товарищей из интерната, а также от моих братьев: ведь оба, Ежи и Виктор, носили христианские имена, и мне казалось совершенно нормальным, что я один в нашей семье – потомок великих еврейских героев, о которых каждую ночь с горящими щеками я читал в Ветхом Завете. Я упорно штудировал Библию, черпая из нее основания для чувства превосходства над ровесниками; они могли смеяться надо мною, но это я, а не они, носил имена великого пророка и предводителя моего народа; это о моем народе писала Книга, священная и для них, хотя о Польше в ней не было ни слова. Не помню уже, долго ли продолжался в моей жизни период, когда я считал себя евреем, – года три-четыре, наверное, а может, и дольше, потому что даже осознав, что я не из колена Иудина, все равно я перед самим собой изображал еврея, видя в этом причину своей инаковости. В конце концов я понял, что убеждение в своем еврействе надо отбросить: ничто ведь не указывало, что я действительно еврей. Но почему же я, и только я один, носил эти ветхозаветные имена? Лишь когда много лет спустя я узнал историю Абадии Моисея – которому соорудил эпитафию в нашей церкви, – мне открылся предок, тоже носивший еврейские имена; хорошо, что раньше я не имел об этом понятия, – тогда мне труднее было бы отказаться от мысли, что я еврей. Тем временем к имени Элияш – Илия, или Элия – я нашел совсем другой ключ, обнаружив в одной из прочитанных мною книг упоминание, что этот пророк во многих странах замешал прежних богов, когда христианство начало побеждать языческие религии, так что в Эстонии он стал почитаться вместо Укко, в Грузии ~ вместо Эльва, в Греции – вместо Зевса, а у славян перенял роль громовержца Перуна. Это была прекраснейшая вода на мельницу моего воображения – совершенно как Тухачевский, который в Ингольштадте провозгласил Перуна своим личным богом, я признал его своим покровителем и – насколько позволяла мне моя школьная латынь – начал рыться в исторических книгах чтобы как можно больше разузнать о нем и о других славянских божествах. Однако прежде чем мне удалось окончательно превратиться в язычника, сложилось так, что в одной из книг я нашел упоминание о святом Илии, мученике; а стало быть, вопреки тому, что полагали и я, и мать, и настоятель нашего прихода, святой под таким именем существовал! Оказывается, я, отмечавший до того лишь день рождения, могу еще праздновать именины 16 февраля! Не все о святом Илии я открыл сразу и, даже внимательно прочитав жития святых, все равно мало что сумел о нем узнать сверх того, что он был одним из пятерых египетских христиан, которые прибыли в Палестину, чтобы по собственной воле помогать единоверцам, осужденным на работы в каменоломнях. Хотя перед казнью их пытали, они назвали лишь свои имена: Илия, Иеремия, Исайя, Самуил и Даниил. Но это наглядно показало мне, что были времена, когда христиане носили и ветхозаветные имена! Знай я об этом раньше, скольких страданий и печалей удалось бы мне избегнуть! Тогда я еще не имел понятия, что был назван Элияшем – Илией – вовсе не в честь этого святого; в этом мне предстояло убедиться лишь позже, а тем временем я с огромным удивлением открыл, что в католическом церковном календаре фигурирует и святой Моисей, именуемый Черным, египетский монах, убитый берберами, хотя в Польше он совершенно неизвестен, – 28 августа, в день его кончины, молитвы возносятся святому Августину. Итак, хотя можно было бы заподозрить, что имя Моисей, даваемое первородным сыновьям в нашем роду как второе имя, относится к библейскому Моисею и его связям с Египтом, на самом деле наш род таким образом почитает Моисея Черного. Факт, что все трое святых – Илия (Элия), Моисей и Геласий, чье имя носил мой отец, – были связаны именно с Египтом, направил мои поиски к этой стране. Вскоре я открыл, что мои младшие братья Ежи и Виктор были также названы вовсе не в честь святых, признаваемых Католической Церковью, но – как и я, и отец, и наши предки – в честь египетских святых; подобным же образом и ты, чтобы соблюсти традицию, должна именоваться не Алисою, но Лонгиною, потому что ты явилась на свет 1 ноября, а в этот день Коптская Церковь воздает хвалу святому Лонгину. После этих открытий, относящихся прежде всего к именам, были и другие, пока не произошло то, что должно было произойти: я открыл историю и миссию нашего рода.