Жозе Душ Сантуш - Кодекс 632

— Сейчас самое подходящее время, чтобы поговорить о том, что нам предстоит, — сказал он. — Мы собираемся удалить пораженные клетки и заменить их здоровыми. Костный мозг будет забран у генетически подходящего донора, одного парня, который решил подзаработать. — Пенроуз усмехнулся. — Скажу откровенно, мне не приходилось сидеть с ним в пабе. Я видел только его медицинскую карту.

— А вы уверены, что его костный мозг на сто процентов подойдет?

— Да. Мы заменим разрушенный костный мозг вашей дочери здоровым. Этот процесс напоминает переливание крови. Новый мозг начнет вырабатывать клетки, которые мы называем прогениторами, и кровообращение постепенно восстановится.

— Неужели все так просто?

— Операция в принципе очень проста, зато сам процесс чрезвычайно сложен и опасен. Новый мозг должен прижиться в течение приблизительно двух недель, и этот период критический. — Врач слегка повысил голос, чтобы подчеркнуть важность сказанного. — В это время ни белые, ни красные кровяные тельца не будут вырабатываться в крови Маргариты в должном количестве. Это означает, что она станет как никогда уязвимой для бактерий и вирусов. Ее организм не сможет защититься от заражения, а потому мы поместим девочку в стерильный бокс. Это все, что можно сделать.

— А если она все-таки подхватит инфекцию?

— Ее организм не сможет ей противостоять.

— Что это значит?

— Это значит, что она может погибнуть.

Томаш и Констанса почувствовали, как на их плечи вновь опускается невыносимо тяжелая ноша. В Лиссабоне родителям рассказали о предстоящей операции, но никто не предупредил их, что лечение может оказаться опаснее самой болезни.

— Есть и хорошие новости, — поспешил успокоить врач, заметив, что родители совсем пали духом. — Как только минует критический период, костный мозг Маргариты начнет производить кровяные тельца в положенном объеме и победит лейкемию. Правда, соблюдать осторожность придется еще долго.

Томаш и Констанса чувствовали себя, словно на американских горках: только что их вагончик с чудовищной скоростью рухнул в бездну, и вот его стремительно несла вверх новая надежда, — возможно, лишь для того, чтобы у самой вершины вновь сбросить в пропасть.

На третий день, ровно в семь утра Мэгги зашла в палату с успокоительным для Маргариты. Отец и мать всю ночь не сомкнули глаз; так и сидели на кровати плечом к плечу, глядя на спящую дочурку. Кто так безмятежно спит, не может умереть, думали оба.

Появление медсестры вернуло их к реальности; увидев ее, Констанса испытала такое чувство, какое, должно быть, испытывает приговоренный в день казни, когда за ним приходят. Но она тут же прогнала эту мысль, напомнив себе, что люди в белых халатах хотят не убить ее ребенка, а напротив, спасти. Спасти, повторила про себя Констанса, стараясь поверить в эту нехитрую истину.

Спасти.

Маргариту уводили по коридору прочь из Грэйл-Уорд. Девчушка выглядела сонной, но шагала бодро.

— Будет сон, мама? — пробормотала она, зевая.

— Обязательно, милая. Прекрасный сон.

— Пъекъасный, — повторила малышка нараспев.

Доктор Пенроуз ждал у дверей операционной. Его трудно было узнать из-за хирургической маски и белого колпака.

— Не беспокойтесь, — под маской голос Пенроуза звучал глухо. — Все будет хорошо.

Маргарита скрылась в операционной в сопровождении доктора, а Томаш и Констанса пошли в палату забрать вещи: они знали, что дочка туда уже не вернется. Сначала оба действительно что-то делали, но вскоре обнаружили, что сидят рядышком на кровати, прислушиваясь к шагам в коридоре и пытаясь себе представить, что происходит в операционной.

Пытка длилась несколько часов. Рот Пенроуза по-прежнему скрывала маска, но глаза его улыбались.

— Все прошло хорошо, — объявил он. — Трансплантат удалось ввести, и, по моим расчетам, осложнений быть не должно.

Дыхание у обоих перехватило, но к облегчению и радости примешивалась тревога.

— Где наша девочка? — нетерпеливо спросила Констанса.

— Мы поместили ее в изоляционный бокс в другом крыле.

— Ее можно увидеть?

Пенроуз виновато развел руками.

— Девочка спит, и пока ее лучше не беспокоить.

— Но на этой неделе мы сможем ее повидать?

Врач рассмеялся.

— Вы сможете повидать ее сегодня вечером, а сейчас вам лучше отдохнуть. Погуляйте, поешьте и возвращайтесь к трем. К тому времени Маргарита проснется, и вы ее увидите.

Констанса и Томаш вышли из больницы окрыленные надеждой, живительной и свежей, как апрельский ветер. Все прошло хорошо, сказал доктор. Какие добрые, чудесные, вдохновляющие слова! Прежде они никогда бы не подумали, что три простых слова могут вернуть к жизни, сделать счастливыми. Все прошло хорошо.

Они шагали по улицам, чуть не срываясь на бег, обнимались, то и дело принимались хохотать без всякой причины; краски стали ярче, лица милее, и чужой город уже не казался таким мрачным. Томаш и Констанса прошли по Саутгемптон-роуд до самого Холборна и свернули на Нью-Окфорд-стрит. На огромном перекрестке они выбрали поворот на Оксфорд-стрит, где можно было вдоволь поглазеть на пеструю лондонскую толпу. На подходе к Уордур-стрит они вдруг поняли, что умирают от голода, и нырнули в Сохо, чтобы съесть цыпленка терияки в японском ресторанчике с приемлемыми ценами. После обеда они прошли весь Сохо по направлению к Лейчестер-стрит, повернули к Ковент-Гарден, потом к Кингсвей, и вернулись на пересечение Саутгемптон-роуд и Рассел-сквер как раз к трем.

Медсестра Мэгги отвела Констансу и Томаша в палату Маргариты. Томаш выразил опасение, что они могут занести в бокс опасные бактерии, но Мэгги на это только засмеялась. Она выдала родителям белые халаты, бахилы и маски и велела как следует умыться.

— Вы все-таки особенно близко к девочке не подходите, — предупредила медсестра. — А вообще-то Маргарита лежит в стерильном боксе, атмосферное давление в нем выше, чем в обычных помещениях, так что все микробы сразу погибнут.

— А как она ест?

— Как все.

— Но… с помощью посуды ведь тоже можно занести инфекцию?

— Посуда тоже стерильна.

Проведя супругов в послеоперационное крыло отделения гематологии, Мэгги толкнула одну из одинаковых стеклянных дверей.

— Она здесь, — объявила медсестра.

В палате было прохладно и пахло антисептиком. Лежа ничком на кровати, Маргарита вертела в руках свою любимую куклу. Услышав шаги, она повернулась к дверям и обрадовалась, увидев родителей.

Мэгги велела Констансе и Томашу остановиться в ногах кровати.

— Как ты, родная? Все хорошо? — спросила Констанса.

— Нет.

— Что случилось? У тебя что-нибудь болит?

— Нет.

— Так в чем же дело?

— Я гоодная.

Они с облегчением засмеялись.

— Голодная? Тебя не покормили?

— Покоймийи.

— И ты все равно хочешь есть?

— Хотю. Мне дайи спагетти с сыом.

— Вкусно было?

— Нет.

— И ты не стала доедать?

— Стаа. А тепей хотю есе.

— Папа попросит доктора, чтобы тебе дали что-нибудь еще, — пообещал Томаш. — А ты у нас, оказывается, обжора. Спорим, если привезти сюда грузовик с едой, ты в один присест его слопаешь.

Малышка положила куклу на подушку и потянулась к родителям.

— Один къепкий поцеуй.

— Нельзя, маленькая, доктор не велит, — возразила мать.

— Потему?

— Потому что на мне живут микробы, и от поцелуя они могут перескочить на тебя.

— Да? — удивилась Маргарита. — На тебе микобы?

— Да, милая.

— Ух! — воскликнула девочка, потешно нахмурив брови. — Похо.

Констанса и Томаш пробыли в палате совсем недолго. Вскоре за ними вернулась Мэгги. Родители договорились с медсестрой о часах посещения и с порога послали дочке миллион воздушных поцелуев.

Томаш каждый день отправлялся в больницу с неспокойным сердцем. Он приходил за полчаса до начала посещения и нервно ждал на диване в холле, поглядывая на часы и пытаясь справиться с волнением. Тревога смешивалась в нем с необъяснимой горечью и немного утихала лишь тогда, когда в холле, за десять минут до условленного часа, появлялась Констанса. В тот момент переживания за дочку ненадолго сменялись новым щемящим чувством, мучительным и немыслимо сладостным, и встреча с женой превращалась в кульминацию дня. В остальном время протекало в заботах о шедшей на поправку дочке. И хотя ее все еще мучили приступы лихорадки, доктор Пенроуз не видел в этом ничего страшного.

Первое время после короткого приветствия и сдержанных объятий свидания с женой протекали в неловком молчании. На третий день, принимая утренний душ, Томаш составил что-то вроде сценария, старательно отбирая темы для разговоров. Недавнего прошлого супруги не касались; они говорили о фильмах, книжных лавках на Чаринг-кросс, выставке в галерее Тейт, цветочных магазинах Ковент-Гардена, о положении в Португалии, о стихах, общих знакомых, воспоминаниях юности. О чем угодно, лишь бы не молчать.