Жил отважный генерал - Вячеслав Павлович Белоусов

В прокуратуру области меня всё же вытащили. Позвонил Тарков, спросил:

– Ты чего там чудишь, молодой?

– Какой молодой, Михаил Максимович! – попытался отшутиться я. – Был да весь вышел.

– Приёмчики у тебя бандитские.

– Это что же?

– Приезжай, тут на тебя телега серьёзная.

И мне пришлось объясняться. Всё же я полагал, что Игорушкин сам пригласит по этому вопросу, а поручили клерку. Я, конечно, Михаила Максимовича уважаю, но вспомню дело Жёлтого – и будоражит душу. Впрочем, прошлое ворошить, что бензин в костёр плеснуть…

В аппарате встретил Михалыча. Шаламов, как всегда, озабоченный, весь в трудах, поздоровался – и к себе наверх, на «чердак», затарахтел.

– Что такое, Михалыч?

– Найди время. Забегай вечерком. Посидим, как раньше.

Я пообещал. Чего отказываться? У Таркова, если он не перестроился, как ему Гавралов советовал, особо не разгонишься. Я ещё не забыл, как он сутки Жёлтого допрашивал, а наутро тот с сердцем в больницу угодил. Но то с подозреваемым, а я-то свой, прокурорский, да ещё его бывший коллега – аппаратчик, вместе в шахматы гоняли на «чердаке» у Черноборова.

Однако я раньше времени павлином хвост распушил, я ошибся в Таркове, Михаил Максимович поставил меня своими вопросами, что называется, в позу Ромберга.

– Михаил Максимович, – спросил я его, – а само письмо, жалоба, заявление, что там у вас?… Телегу эту нельзя посмотреть? Кто там пишет-то? Чем недовольны? Я что же, зря на жуликов акт заставил составить? Рыбу, да ещё икряную, сначала оприходовать в колхоз надо, а потом колхоз может ею распорядиться. И тогда только в определённых нормах. Рыба же колхозная, её полагается везти на рыбокомбинат. Это в воде она, может быть, и ничья, а выловил – уже государственная собственность!

– А при чём здесь прокурор? – зациклился Тарков. – Прокурора это дело – по тоням шастать, в невод заглядывать?

– Сигнал поступил на жуликов! Я знал, что они райкомовские мальчики? – уже кричал я.

– Не ори, Палыч, – по-свойски одёрнул меня общенадзорник. – Прокурор проверки проводить должен. Документы, отчёты… сверять. Тебе бы ещё пистолет дать. Ты там стрельбу бы открыл. Олеко Дундич нашёлся!

– Кто?

– Был такой герой Гражданской войны. Забыл Котовского?

– Котовского забудешь.

– Вот и ты! Гляньте, явился: руки вверх! Я прокурор! Разгружай рыбу!

– Михаил Максимович, вы, правда, как будто там рядышком дежурили. Всё так и было.

– Ты не смейся. Они серьёзными фактами располагают.

– А это все факты и есть. Может быть, разрешите прочитать, в чём меня обвиняют? Нет. Зря я не взял с собой милицию, как редактор советовал. Я бы их тут же и в тюгулевку отвёз.

– Вот. Там в письме и этого анархиста тебе присобачили. Его в шею везде погнали. Жить никому в райкоме и в газете не давал, а ты с ним связался! Как же ты, Данила Павлович? Близорук, близорук ты. А у нас работал, вроде вдаль глядел.

– Я и сейчас всё прекрасно вижу. Вот вас, например, Михаил Максимович. Напоминаете вы мне один персонаж. Не хочется обижать.

– Знаю, остёр ты на язык, Данила Павлович, только не твой верх в этом деле.

– Это ещё посмотрим.

– А чего смотреть. Пиши объяснение.

– Кому?

– На имя Игорушкина.

– Не буду.

– Как это? Не зарывайся, Ковшов!

– Я вам всё объяснил. Жалобу вы мне не показали. Думаю, вопрос исчерпан. Так и докладывайте Николаю Петровичу. А понадобится – пусть меня приглашает к себе.

– Зря ты так, Ковшов. Я бы на твоём месте подумал. Больших людей ты задел. Они рассердиться могут.

– Спасибо. Теперь хотя бы буду знать.

Меня захотели видеть в кадрах, потом сам заглянул в родной отдел к следственникам, потрепался с Готляром, он уже тоже был в курсе, поглядывал на меня с осторожностью, но по спине поглаживал, советов не давал, но уже жалел.

– Жив я ещё, Яков Лазаревич, – успокоил я его. – Ничего, прорвёмся.

– Сидел бы в отделе. Вон твой стол, стульчик. Пили бы с тобой чаёк и тревог не знали. Чего тебя в район этот понесло? Володя Токуров шею сломал? Сломал.

– Мы тоже не из леса, – напомнил я и потащился на «чердак» к Михалычу, на душе кошки скребли.

Шаламов оказался не один. Ко мне обернулся Курасов, с Михалычем они заканчивали обсуждать свои дела. Обнялись. Давненько Николай Егорович не баловал своим появлением прокуратуру. С тех пор как из Питера вернулся, считай, впервые объявился.

– Исхудал. Но выглядишь на зависть.

– В милиции мода на длинных и поджарых, вот Максинов и собирает под свои знамёна.

– Ну ладно, ребята, мне домой спешить надо. Сегодня, как назло, Татьяне обещал не задерживаться. Всю неделю только спать и приходил. – Шаламов выглядел разбитым, как узкоколейка, которую корчагинцы в грязи строили. – Давайте выпьем за встречу да разбежимся.

Мы выпили.

– Как, мужики, на чужих харчах-то? – Шаламов хмуро оглядел нас с Курасовым. – Не завидуете мне? Назад не хочется?

– Шутки у тебя, Михалыч. – Курасов улыбнулся. – Тебе только висельник позавидовать может. А у нас дела – ещё ничего. Как, Данила?

– Терпимо.

– Ты, Данила Павлович, как раз вовремя зарулил, у нас с Михалычем сегодня праздник.

– Вот как? По этому поводу застолье? – Я кивнул на украшение стола.

– Спас меня Михалыч, можно сказать, выручил. – Курасов разлил ещё по одной рюмке. – Дело мне Макс поручил. Обрадовал, так сказать, по приезду из Северной столицы. Его наши делом «санитаров» окрестили, а новый шеф следственников по-своему переиначил, назвал делом «ювелиров».

– Хрен редьки не слаще, – буркнул Шаламов.

– Это точно, – хмыкнул Николай. – Глухое дело. В городе банда орудует, приезжает на квартиры под видом врачей. В белых халатах, с чемоданчиком для вызова, в дверь звонят. Два-три человека. А только открыли – хозяев лицом к стене и квартиру зачищают.

– Чего ж тут нового? Было на моей памяти в городе, – задумался я.

– У этих особые заморочки. – Курасов грустно хмыкнул. – Бандиты культурные, идеями нашпигованы. Бредец снимали[30] с головой.

– Вот те на, Егорыч! – ахнул Шаламов. – Лихо ты закурлыкал по-свойски![31]

– Наблыкался[32], – кивнул Курасов. – Потерпевших выбирали по наводке. Абы к кому не совались. Грабили только выдающихся личностей. А те не только при больших деньгах, но и при власти. На верху самом, как говорится. Такие в милицию стыдятся обращаться.

– Чего же так? – Шаламова аж закорёжило.

– Да уж не нам чета, Михалыч. – Курасов засмеялся. – Эти богатством кичатся только среди своих и то под одеялом.

– Живут же люди, – закурил сигарету Шаламов, – а мы в космос летаем.

– И переплыли Енисей, – поддакнул я.

– Да, ребята, деньги у них большие. Такие большие, что они боялись в милицию заявлять. Но тут