Исторический криминальный детектив. Компиляция. Книги 1-58 (СИ) - Шарапов Валерий

Домой он возвращался быстрее, чем часом ранее шел в храм.

— Его не тронут. Он блаженный, Бог не даст его в обиду. Не тронут… — еле слышно шептал Илларион, на ходу разглаживая седую бороду.

Недавно в его голове окончательно созрел план действий. Теперь нужно было претворять его в жизнь.

Придя домой, старик снова приготовил крутой соляной раствор и замочил в нем свежую хлопчатобумажную тряпицу. Прихватив остатки йода и перевязочного материала, он проскользнул через задний двор к сараю.

Дверь была прикрыта, но обитатели деревянного убежища не спали.

— Позавтракали? — протиснувшись внутрь, спросил отец Илларион.

— Подкрепились, спасибо, — поблагодарили мужчины.

— Как чувствуешь себя, Иван?

— Получше стало, — уверенно доложил тот.

Сермягин лежал на телогрейке, перебинтованная нога его покоилась на небольшом возвышении, устроенном из соломы.

— Это потому, что организм твой за ночь отдохнул и сейчас борется с болезнью, — вздохнул священник. — Как бы к обеду опять жар не начался. Давай-ка снимем повязку и обработаем рану…

Он присел возле раненого, но почувствовал на себе вопросительный взгляд цыгана.

— Нет, Яков, новостей у меня нет. Но прогулялся я не безрезультатно, — сказал он, снимая с ноги солдата повязку. — Осторожно переговорил с тремя соседями. Никто из них отставших от табора людей не встречал. Из этого я заключил, что супруге твоей удалось совладать с лошадьми и выбраться из города.

Чернов заметно повеселел.

— Я ведь тоже так думаю. Моя Богдана очень смелая и ловкая!

— Ну и славно, — кивнул старик, избегая смотреть ему в глаза.

Следующие полчаса он занимался ногой красноармейца: обрабатывал рану, сызнова пеленал ее пропитанной крутым соляным раствором тряпицей, перевязывал…

После ушел в дом, а вернулся только к обеду, неся в глубокой плошке только что приготовленную пшенную кашу.

— Вот, покушайте. — Он вручил им плошку, деревянные ложки и два ломтя хлеба.

— А вы, отец? — спросил цыган.

— Я сыт. Лучше присяду рядышком, — отмахнулся тот. Дождавшись, когда мужчины утолят голод, задумчиво проговорил: — Уходить надобно отсюда.

Цыган перестал скоблить ложкой донышко миски. Замер и Сермягин.

— Куда? — спросил Иван.

— К нашим. Через линию фронта.

— Это как же?.. — растерялся красноармеец. — Надо ж дорогу знать, расположение войск…

— Дорогу на Вязьму — лесами, минуя большие поселения, — я знаю, — поведал отец Илларион. — До революции, еще будучи молодым человеком, ездил я с обозами по окрестным деревням.

— Это зачем же?

— Голодно тогда было, Ваня. Я уж забывать стал, но трудных годиков бывало много.

И цыган, и красноармеец закивали:

— Помним, помним… Страшные были годы…

— Выменивали мы продукты — как могли помогали умирающему населению Смоленска, — продолжал священник. — С продуктами обратно возвращаться по дорогам опасались. Грабили и убивали тогда за них безбожно. Потому пробирались лесами да болотами, вдали от чужих глаз.

— Выходит, знаете дорогу к нашим?

— Проведу, — уверенно пообещал старик. — Этой же ночью и надо отправляться. Тебе, — кивнул он Якову, — надобно искать семью, а тебе, Ваня, поскорее попасть к хорошим врачам.

Рассуждал Илларион спокойно и убедительно. Возражений не последовало.

— Ну и славно, — поднявшись, священник отряхнул рясу от соломы. — Пойду собираться. В дороге многое может пригодиться.

— А как же с Иваном-то? — поинтересовался цыган. — Неужто сам поковыляет?

— Зачем же сам? При храме удобная тележка имеется, мы в ней уголь с дровами возим. В ней и повезем нашего Ваню…

Незадолго до захода солнца отец Илларион тихо приоткрыл калитку и вышел на улицу. Оглядевшись по сторонам, подобрал рясу и торопливо зашагал к храму…

Дома он ни минуты не сидел без дела и успел подготовиться к дальнему и непростому переходу из Смоленска в Вязьму. Первым делом он достал из-за иконы единственную имевшуюся у него драгоценность — доставшееся от матери золотое кольцо с красным камнем. Отправившись к бабке Агафье, он выменял на него кусок сала, каравай хлеба, дюжину яиц и ведро картофеля. Притащив все это домой, вскипятил воду, сварил яйца. Затем уложил все продукты в старый солдатский вещмешок, прибавив туда алюминиевый котелок, столовый ножик, спички, соль и пару литровых бутылей чистой колодезной воды. В другую торбу старик упаковал остатки перевязочного материала, пару льняных рушников, кусочек мыла и бутылку с приготовленным отваром лечебных трав. Оставшееся место заполнил спелыми яблоками белого налива.

Теперь ему необходимо было уладить последние дела, за этим он и торопился к храму.

В городе, или, по крайней мере, в его центральной части, в этот день стояла тишина. Ни выстрелов, ни лая собак, ни плача с криками, ни отрывистых команд на немецком языке. В небе изредка гудели самолеты, но захваченный Смоленск их теперь уже не интересовал — они сбрасывали свой смертоносный груз где-то восточнее города.

Старик ступил на территорию храма, когда солнце коснулось лесистых взгорков за Александровским прудом.

Первым делом настоятель обошел храм и приблизился к белокаменной ограде. Еще издали он заметил две кучи свежевырытой земли. Там зияла большая яма: восемь шагов в длину, четыре в ширину и глубиной около метра.

Тяжелую и скорбную работу отец Илларион и Акимушка закончили, когда город окутали густые сумерки. Все двенадцать убиенных были перенесены из оврага и уложены в общую могилу. На лицо каждому священник положил белую тряпицу.

— Вместе померли, вместе и лежать будете, — вздохнул старик, промокая платком вспотевший лоб.

Коротко помолившись у могилы, он кивнул послушнику:

— Закапывай, Акимушка.

Тот принялся работать лопатой…

Закончили с захоронением вовремя. Священник постоял у невысокого холмика, перекрестился.

— Запомни, Аким: никто не должен знать о том, что мы с тобой похоронили здесь этих людей. Никто!

— Никто. И никогда, — повторил блаженный.

— И о криках забудь. О плаче и о стрельбе также не вспоминай. Не было этого.

— Не было…

— А теперь, сын мой, ступай за тележкой, в которой мы в холода возим уголь и дрова.

Вскоре стукнула дверь небольшой хозяйственной постройки, где хранились дрова с инструментом. Послышался знакомый скрип старых колес.

— Так не годится, — прошептал отец Илларион. — Вези ее к воротам. А я схожу за лампадным маслом.

Спустя несколько минут он вышел из храма с небольшой бутылочкой в руках. Заперев двери на ключ, старик аккуратно смазал маслом металлическую ось тележки. Скрип исчез.

— Другое дело. Пошли.

Они вышли за ворота храма и направились по улице Красина к дому отца Иллариона.

Вокруг по-прежнему было тихо. Сумерки превратились в непроглядную темень. Лишь кое-где светились тусклыми желтыми пятнами окна в домах.

Шли молча. Впереди налегке вышагивал священник. За ним катил тележку послушник. Он никогда не задавал вопросов, просто с дотошной аккуратностью выполнял любые поручения. При этом не рассуждал, не вдавался в подробности, в душу с расспросами не лез. И, пожалуй, сейчас отец Илларион по-настоящему оценил его молчание, ибо на некоторые вопросы ответов у него определенно не было.

Москва

Август 1945 года

Сермягина доставили на автомобиле прямо до места жительства — в небольшой поселок с названием «Заветы Ильича». Хотели подвезти к школе, да на главной улочке навстречу попался трофейный мотоциклет поселкового председателя Павла Андреевича Судакова.

— Останови, — попросил водителя Старцев. — Мой знакомец. Помогал по одному делу…

Майор вышел из машины, поприветствовал председателя, пятидесятилетнего мужчину, поблагодарил за понимание с Сермягиным.

Судаков расспросил о здоровье, о делах, осторожно предложил:

— Может, чайку со свежим хлебцем и медком нового урожая? Вон моя контора — на углу улицы.