Синдром Гоголя - Юлия Викторовна Лист

грохот мотора, вскрики. Я замер, прижавшись к стене. Мой взгляд упал на небольшую дверцу, ведущую в кладовую. Из нее можно было попасть в дом. Когда-то давно Лия водила меня внутрь через эту дверь.

Я успел спрятаться, прежде чем в сад ворвались то ли дружинники, то ли милиционеры с фонарями, а с ним и начальник их – несколько темных фигур в бекешах. Я не знал, зачем я прячусь, наверное, не хотел, чтобы меня увидели таким – обезображенным трупом, с потекшим лицом, с расплывшимся до ушей ртом. Ох, каким же уродом сделала меня смерть. Это несправедливо! Несправедливо!

Наконец все стихло, но я боялся покинуть свою засаду и долго ждал, прежде чем вышел в кухню. Мне было больно, хотелось есть! Не может быть, чтобы мертвое тело умирало с голоду и имело какие-то чувства. Пульсировала ладонь, черная кровь капала на пол.

Мне нужно просто отмыться и выспаться, и тогда все станет как прежде! Торопливо я открывал и закрывал ящики в поисках куска хлеба. Но вдруг какие-то голоса отвлекли меня. Говорила Офелия – быстро, торопливо и тревожно. Но кому? Распаленный любопытством, я вышел в гостиную. В окне, выходящем на веранду, отражались два сплетенные объятиями силуэта. Тот, второй, отвечал Офелии. В нем я узнал Митю. Он прижимал мою жену к себе и утешал ее.

Все же они продолжали видеться, хотя она и клялась, что не имела никаких к нему чувств. О, это было совсем как ножом в спину. Я люблю Офелию. И Митю люблю. Зачем они так со мной? Предатели!

Я вернулся в кладовую обратно. Уже было не до хлеба. Я так и не проглотил ни крошки. Стоял столбом и слушал. Даже в кладовой было слышно, как они воркуют. Медленно во мне закипал гнев. Спускался от макушки холодным эфирным облаком, сковал сердце. Я чувствовал, как мои кулаки сжимаются.

Я не помнил себя, когда ворвался в спальню Лии. Она уже разделась – лежала на боку, в сорочке, сладко подоткнув ладонь под щеку, глаза ее были мечтательно обращены к окну. Я схватил что-то со стола, размахнулся и ударил…»

Грених перелистнул страницу. Здесь не хватало листов, – тех, что изорвали собаки и измочил дождь, и на страницах были множественные пятна и дыры.

«…Мои руки оставляли следы. Я ужаснулся, когда обнаружил это. Но под… не Лия… племянница с… кверху… а я, как идиот, касался ладонью ее спины и наблюдал… очередного красного ожога. Их было уже довольно: пять или шесть… зияли красными звездами на лопатках, плечах, груди, шее. Потом я стал касаться своего лица… кожа сходит пластами под… пальцами.

В ужасе я бежал… сотворил ужасное и потерял рассудок!

Бежал долго, сквозь тьму, через лес. Какие-то неведомые силы… меня к кладбищу. Я остановил свой бег у зияющей дыры могилы, увидел ельник, покосившийся деревянный крест, белый глазет обивки гроба проглядывал сквозь комья глины. И тут на меня нашло озарение. Мой разум померк и пребывал в полусне некоторое время. Я хорошо помнил, как пробрался в кладовую, помнил, как хотел есть… а потом провал в памяти и все как в кошмарном сне. Я стал восстанавливать события по цепочке. Два силуэта в окне веранды… дверь, ведущая в спальню Офелии… Она в кровати… в руке что-то тяжелое. Я иду к ней.

Что я наделал? Я был во… необъяснимой, совершенно противоестественной ярости. Я убил ее? Нет, неужели?.. Я оставил ее в кровати недвижимой. Она не отвечала на мой зов.

Я убил Асю?

За спиной раздались шаги. Уже стало светать, я увидел черную фигуру в шинели: она медленно двигалась ко мне, плыла как фантом, а потом остановилась. Это был Митя.

– Я убил Асю, – протянул к нему я руки, в отчаянии рухнув на колени. – Что со мной?

Зимин стоял как столб, неподвижный, оцепеневший от страха. Кажется, я его напугал, на нем лица не было: белое, вытянутое, бородка окрашена седыми прядками, постарел на десяток лет.

Опять провал в памяти, и вот я уже держу его за руку, мои пальцы ногтями впиваются в его запястье. Он рвется, раскрывает рот, но я не слышу его крика. Лес наполнен густой тишиной.

Опять провал, и я вижу его ползущим по земле, будто бы удирающим. Я кинулся следом, как охотничий пес, не знаю, что на меня нашло, ухватился за его лодыжку, стянул ботинок и впился зубами в плоть. Мы сплелись в драке. Между нами такой никогда не случалось. Мы часто были готовы убить друг друга, стояли нос к носу, сжимали кулаки, но всегда цивилизованно расходились. А сейчас – видно, оба давно жаждали оттаскать друг друга за шиворот.

Возможно, при других обстоятельствах, я бы лишь рассмеялся, но ныне… я рвал его плоть зубами и когтями, кровь, брызжущая во все стороны, опьяняла меня. Но я не ее хотел, не крови, как какой-нибудь вампир, я хотел смерти Мити. Подобное помрачение накатывало на меня волнами, а потом сходило.

Он был весь в крови, когда я опять пришел в себя. Мы в стенах склепа, свет проникает сквозь причудливый цветной витраж с изображением печального ангела с ореолом над головой. Ангел наблюдает нашу баталию. Свет, проникающий сквозь его святое тело, все отчетливей – видно, наступило утро. Зимин задыхался, забившись в угол. Несколько коротких вспышек пронеслись в моем сознании чередой ярости, а следом отчаяния и непонимания. Он смотрел на меня с невероятным ужасом, а я тогда не понимал почему. Так какие-то несколько часов назад на меня смотрела Офелия в окно. Крик, казалось, застыл на перекошенных в испуге губах. Я, должно быть, выглядел ужасающе. Альбинос, да к тому же мертвый, уродливый, со зловеще оголенной челюстью. Невольно я задел его лицо рукой. На щеке Зимина выступил ярко-алый ожог, какие появились на коже Аси, когда я попробовал ее поднять.

Я перевел взгляд на свою руку, с нее киселем стекал зловонный яд. Я брезгливо смахнул его, но он повис на кончиках пальцев мерзкими, отвратительного зеленого цвета каплями.

Бросился из склепа прочь, к башне.

И только когда очутился за спасительными стенами своего убежища, вскарабкался по винтовой лестнице на самый ее верх и забился в самый дальний угол, я почувствовал, как разум приходит в некое равновесие. Но память подводила меня, я не мог вспомнить, успел ли убить Зимина. Теперь наверняка милиция придет за мной.

Но никто не приходил. На башне было тихо. Время шло медленно.

Я ждал ночи. Дневной свет, сочившийся