Жил отважный генерал - Вячеслав Павлович Белоусов

известно. Мы же перечислили там… драгоценности похищенные.

– Генералу следует доложить.

– Будет возражать.

– И тем не менее.

– А его же на месте нет, Владимир Ильич, – обрадовался Курасов. – Он в облисполкоме с обеда, там совещание. Как я мог позабыть!

– Ну, теперь-то уже дома… – Сараскин посмотрел на часы. – Рабочий день давно закончился.

– Из исполкома не приехал.

– Позвонить домой?

– А надо ли? Я бы съездил, Владимир Ильич…

– Ну, хорошо. Езжайте. Пусть это будет ваш частный визит. – Сараскин улыбнулся. – Никого с собой из оперативников не берите. Ознакомитесь. Будут соображения – звоните мне. Я ещё посижу.

– А не дождётесь?

– Звоните домой, не стесняйтесь.

– Понял, товарищ подполковник. – Курасов аккуратно притворил за собой дверь и заспешил к дежурному выпрашивать машину, но по дороге остановился и вернулся в свой кабинет.

– Раз частный визит, – хмыкнул он, – попробуем себя в качестве частного сыщика.

Он переоделся, повесив милицейскую форму в шкаф, и с удовольствием ощутил на плечах гражданскую одежду. Чего стоил один его английский бордовый галстук в мелкую синюю горошину, который удалось купить в Ленинграде!

Старый, дореволюционной постройки, двухэтажный каменный дом на один подъезд с аркой, ведущей во внутренний дворик, держался из последних сил, угнетая чёрными глазницами спящих окон; он давно пережил время, положенное ему, и всех своих жильцов во втором и даже в третьем поколении, просел к земле, прижался, кое-где покосился на углах, но пыжился и не сдавался, надеясь на несбыточное. В двух кварталах от него что-то сносилось, такое же доисторическое, и там же поднималась молодая поросль – высовывались носы фундаментов железобетонной современной братвы. В темени подъезда, несмотря на поздний час, толпился народ, в основном пожилой, но галдящий, преимущественно старушки. Человека в гражданском они встретили подозрительно и даже враждебно, здесь молодых чужаков не признавали, сразу прикидывали на глаз: к Зинке? Нет, у Зинки вернулся матросик с рейса; к Нельке? К той тоже усатый ходит; к Зойке? И Зойка последнее время, кажись, обзавелась…

– Где прокуратура занимается? – спросил Курасов, и все успокоились, наперебой начали подсказывать, показывать на единственное светящееся окно на втором этаже в самом углу.

– Лёвику звонить три раза! – крикнула глуховатая, но самая общительная.

– Кому звонить? – одёрнули её. – Дверь настежь! Вонь! Не продохнуть!

– Ему теперь звони – не звони, – добавил ещё кто-то. – Отзвонились.

– Да его уж в резалку отвезли, – поставил точку дед в очках со скамейки. – Брешут чёрт-те что.

Курасов достал платок, ещё отдававший чьими-то духами, так с ним у носа и поднялся наверх по лестнице. Шаламов курил у дверей на этажной площадке.

– Я уже уезжать собирался, – хмуро кивнул он Курасову.

– Во трущобы! – запыхался тот. – Пока нашёл, извини. Как тут живут-то?

Шаламов только сплюнул.

– Ты откуда звонил-то?

– Не поверишь, на первом этаже абориген какой-то задержался на этом свете. А у него телефон.

Курасов нагнулся к приятелю, сунулся с сигаретой, прикурил.

– Что, глухо? – Он кивнул на дверь.

– Висяк.

– Верный?

– Совсем нуль.

– Везёт тебе, Михалыч.

– Как утопленнику, хоть вой от удовольствия.

– А чего звонил-то?

– Пузырёк поставишь?

– Михалыч, Макс к премии представит, если с «санитарами» нас выручишь.

– Выручить – не выручу, а кое-что проклюнулось, похоже.

– Не томи, Михалыч.

– Пойдем, покажу. Ты чего это с платочком, как дамочка из борделя? Белые ночи забыть не можешь?

– Ты прав, Михалыч, – засмущался и улыбнулся Курасов, – такое забыть нельзя.

– Ничего, Макс поможет. С небес на грешную землю быстро спустит. «Санитары» – первый камень на твою тонкую интеллигентную шею.

– Это точно, – согласился Курасов, – но пути назад отрезаны.

– И чего тебя понесло к ним? – Шаламов сплюнул и загасил окурок.

Он никак не мог примириться с переходом давнего своего приятеля из прокуратуры в милицию. Ещё несколько месяцев назад они были плечом к плечу. Один – прокурором следственного отдела, другой – криминалист, а начинали вместе после студенческой скамьи районными следователями. И надо же тебе! – Курасов, которому пророчили блестящую карьеру в прокуратуре, вдруг дрогнул и, особо не раздумывая, даже ему, лучшему другу, ничего не сказав, перебежал в милицию. Конечно, там и должность выше и материально крепче, но променять прокуратуру на милицию!.. В сознании Шаламова это не укладывалось. Но он не корил друга, хотя порой невольно проговаривался.

– Долго висел? – когда вошли, спросил Курасов и огляделся.

– Суток трое, а может, поболее, – откликнулся криминалист. – Глотов теперь возиться будет. Обещал завтра уже точно сказать.

– Слава не подведёт, – согласился Курасов. – Накинули петлю?

– Угу, – кивнул криминалист. – На собственном брючном ремне беднягу подвесили. Вот на эту люстру.

Он ткнул рукой в потолок и увлёк Курасова за собой на кухню.

– Дивись! – Криминалист подошёл к подоконнику, ухватился за край и, поднатужившись, без особых усилий высвободил его весь из оконного проёма. – Видал фокус?

– Вот те раз!

– А вот тебе и два. – Шаламов сунул руку в грязные опилки, заполнявшие нишу под подоконником, и аккуратно извлёк оттуда свёрток.

– Михалыч! Прямо тысяча и одна ночь! – ахнул Курасов.

– Гляди дальше, – невозмутимо продолжал кудесничать криминалист, разворачивая свёрток. – Мы с ребятками моими уже имели счастье зреть, так сказать. Это я для тебя концерт устраиваю.

В кухню из комнаты заглянули два опера, простукивающие там стены, когда они вошли.

– Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь, орлы, – отмахнулся рукой Шаламов, – а то мы до утра осмотр не закончим.

Он повернулся к Курасову и раскрыл бархатный продолговатый фасонистый футляр. Курасов так и бросился вперёд. Футляр засверкал драгоценными камнями золотого ожерелья.

– Инессы Самуиловны вещь! – задрожал, выхватил у Шаламова из рук футляр Курасов и застыл, испугался, виновато зыркнул на криминалиста. – Пальчики?

– Не было ничего. Если и были, стёрли. – Шаламов хмуро сплюнул, отвернулся. – Пойдем выйдем на этаж. Надышался я тут.

Они опять закурили на площадке. Курасов жадно затягивался, но спрашивать не начинал, ждал, когда Шаламову самому говорить захочется.

– Так я тебе и дал бы футлярчик, если бы на нём отпечатки пальчиков нашли.

– А ожерелье?

– Издеваешься? Что на камнях найдёшь?

– Значит, ничего?

– Глотов ещё покопается, битый стакан я нашёл, донышко одно почти, по башке им били, видно, весь в крови. Надейся, может, тебе повезёт. – Шаламов грустно улыбнулся и тут же спохватился: – А тебе мало?

– Что ты! Максинов, конечно, обрадуется. Несомненно, обрадуется. Но сам понимаешь…

– Ему фамилии тут же нужны, – хмыкнул криминалист и поморщился. – Менты без этого…

– Ну зачем ты!

– Ладно. Чего нет, того нет, – махнул рукой Шаламов и, глубоко затянувшись сигаретой, закашлялся. – Откуда, как говорится, у собаки хата. Добьют меня эти висяки.

– Михалыч, а что вырисовывается-то?

– Что вырисовывается? Мне откуда знать! Ты помнишь ту старуху, которую Раскольников грохнул? У Достоевского?

– Фамилию?

– Хотя бы?

– Нет.

– И