Жил отважный генерал - Вячеслав Павлович Белоусов

пронзила огнём. Лёвик вскрикнул, схватился рукой и обмер – пальцы сжали лезвие клинка.

– Не дёргайся, Жучок! Без башки оставлю! – раздался хриплый свистящий шёпот над его ухом. – Убери руку!

Лёвик застонал, сунул пальцы к губам, рот наполнился кровью. Лёвик взвизгнул, не владея собой. Сильный удар по голове спас его от обморока, но свалил со стула, и он покатился по полу, замер, лишь прибившись к дивану.

– Не скули, убью! – Незнакомец замахнулся ножом. – Ответишь, что спрошу, жить будешь.

Лёвик, повизгивая дворовой собачонкой, спрятал на груди окровавленную руку.

– Я ж тебя не трогал ещё, – сплюнул и хмыкнул почти дружески чужак. – Что скулишь-то?

Лёвик вжался спиной в диван, дальше было некуда.

– Бить буду – сдохнешь.

Лёвик смолк, но начал икать и тут же получил кулаком по зубам.

– Заткни пасть!

Лёвик зажал рот обеими руками, но совладать с собой не смог.

– Цыц! – замахнулся опять на него незнакомец, но бить не стал: и физиономию, и руки Лёвика заливала кровь.

– Водка есть?

Лёвик кивнул на холодильник.

– У, буржуй! – открыв дверцу холодильника и увидев заваленные продуктами полки, сплюнул чужак и начал выгребать на стол бутылки водки, коньяка, минеральной воды, бутерброды, приготовленные Лёвиком с вечера к завтраку. – Народ с воды на хлеб перебивается, а у него жратва гниёт!

Он вытащил на стол кружок колбасы и вытаращил глаза, доставая со дна холодильника стеклянную банку с чёрной икрой.

– Хорошо живёшь, гад! И шпаклёвкой не брезгуешь! – Бандит ощерился, как зверёк, с рыжей шевелюрой он напоминал гадкого хорька.

Лёвик только шмыгнул носом.

– Прими! – Выпив сам стоя, чужак плеснул водку в другой стакан и протянул Лёвику.

Лёвик замотал головой.

– Башку разобью, – сказал почти миролюбиво бандит.

Лёвик молчал, не поднимая головы, но взвыл, согнулся от жестокого удара стаканом. Стакан разбился. Лёвик свернулся в комок, обхватив голову от нестерпимой боли, завыл. Незнакомец отбросил остатки стакана, утёрся повреждённой рукой, долго стоял, пошатываясь и помахивая пальцами, с которых капала кровь, но очухался, налил Лёвику новый стакан водки до краёв, протянул.

– Больше просить не буду. Пей, гад!

Икая, дёргаясь, скуля, Лёвик схватил стакан, с трудом открыл рот и затолкал содержимое в себя, обливаясь водкой.

– А не хотел, – проследил за ним незнакомец, пододвинул стул, уселся удобнее, покачался на ножках, будто проверяя опору, огляделся.

Лёвик не подавал голоса, икал, жался к дивану, как щенок, зализывал раны, тихо поскуливая.

– Узнаёшь меня? – спросил незнакомец, впившись взглядом в Гольдбермана.

Лёвик не поднимал головы.

– Подыми рожу, Жучок. Я повторять не люблю! – Он налил ещё полстакана водки и сунул Лёвику. – Прими мировую.

Лёвик всхлипнул, взял стакан, поднял глаза. Выпил, уже не давясь.

– Узнаёшь? – Бандит ощерился, сверкнув рандолевой фиксой.

Что-то знакомое мелькнуло в его лице, в прищуре глаз, в ухмылке, зуб этот жёлтый морду не украшал.

– Чего молчишь?

Лёвик покачал головой.

– Врёшь, гад! По глазам вижу – узнал!

Лёвик сжался, закрыл голову, ожидая удара, он вспомнил, где видел этого человека. Два дня назад наткнулся на него тот у магазина, выслеживал его бандит…

– Ты, Жучок, в молчанку со мной не играй. – Чужак налил ещё водки полстакана. – Бить не буду. Обещаю. А пока прими штрафную. За враньё.

Лёвик вцепился в стакан, но его замутило.

– Блеванёшь, – хмыкнул незнакомец, – лизать с пола заставлю.

Лёвик, давясь, выпил.

– Где прячешь цацки, которые тебе сдали? – вдруг совсем трезвым голосом спросил чужак.

Лёвик задохнулся и отпрянул, чуть стакан не выронил. Незнакомец хмыкнул, довольный собой, остаток бутерброда протянул ему со стола.

– Закуси.

Лёвик едва сдерживал рвоту, он за всю свою жизнь не выпил столько, сколько пришлось в эту ночь, рот был солёным от крови, которую он, не успевая сглатывать, выплёвывал с остатками передних зубов. К тому же он умирал от страха.

– Чего трясёшься-то? – издевался незнакомец. – Говорить можешь?

Лёвик уронил голову на грудь, заплакал.

– Мне крест нужен. С камешками. У тебя? – нагнулся к нему бандит.

Лёвик плакал навзрыд, не утирая лица; измордованный мальчишка, а не взрослый, трясся всем телом.

– У тебя. Я знаю. Покажи, где?

Лёвик покачал головой, что-то попытался прошептать, но не смог разбитыми губами.

– Чего? Не слышу?

– Нету.

– Как нет? – Чужак поморщился, отстранился, оглядел жертву, как будто увидел впервые, даже головой покачал в недоумении. – Ну-ка, дай сюда ремень.

Он лениво нагнулся опять к лежащему, неторопливо расстегнул ему брючный ремень, ухватился за пряжку и выдернул ремень так, что Лёвик, взвизгнув, крутанулся веретеном. Завладев ремнём и проверив его на прочность в вытянутых руках, бандит сосредоточенно сделал петлю, полюбовался на неё, поцокал языком, на себе примерил и вдруг, схватив Лёвика одной рукой, другой накинул ему петлю на шею. Лёвик вскрикнул от ужаса, дёрнулся, пытаясь вырваться, но петля затянулась, и он захрипел, задыхаясь.

– Покажешь? – приблизил к нему своё лицо чужак. – Крестик где? С цепочкой. Я же остального не прошу.

Лёвик забарахтался, замотал головой, заморгал глазами, мыча что-то невразумительное.

– Ну вот. Сразу бы так, – похлопал его по щеке незнакомец, ослабил петлю, встал и, как собаку на поводке, потащил Лёвика за собой по комнате. – Веди! Где прячешь?

В альковах мадам Бовари

Порохов, конечно, догадывался, чем промышляет Чуланова, в миру «Чуланиха», а по большому счёту, как она сама больше уважала, – Мадам Бовари. Но в её заведении он не бывал.

Слухи доходили от пацанов разные, особенно ахал Тимоня, но и остальные – он замечал – с придыханием и с похотливым блеском в глазах делились собственными впечатлениями о мягких кроватях соломенной вдовушки. При его приближении стихали. Его боялись. Порох не допускал на занятиях ничего лишнего и был жесток в наказаниях. Замечая «слюнявую лирику», как он выражался по этому поводу, на стадионе или во время упражнений гимнастикой, боксом, борьбой, он прекращал занятия, вытаскивал всем на обозрение со скамейки отдыхающих болтунов и гонял их до седьмого пота уже на спортивной площадке.

Порохов и в этот раз проехал бы мимо дома Чулановой, но заметил в вечернем сумраке сутулившегося Тимоню и высокого парня с ним, шмыгнувших в подъезд. Заглушив «ковровец», он подкатил на холостых оборотах к забору.

Дверь открылась сама собой под его рукой, дверей здесь, по-видимому, никто не запирал. До него донёсся разговор из другой комнаты. Басил для солидности Тимоня, щебетала женщина. «Чуланиха», – догадался Порохов и шагнул на голоса.

– Гостей принимаете?

– Ах! Эдуард Михайлович к нам! – засуетилась, заблистала камнями на зовущей распахнутой груди хозяйка. – Как кстати!

– Мимо катил…

– Всегда рады большим гостям!

– Что ж так официально?

– Можно Эдик?

– Ну…

– Эдуард, – коснулась его плеча пальчиками хозяйка. –