Танец теней - Яков Осканов

моей бедной дочери. Она походила на лунатика, на человека, который спит наяву, и я боялся пробудить её.

Всё это мои поздние размышления. А в тот момент, я стоял, глядел в глаза дочке, видел её жуткую улыбку, и то, как лапы пса начали вытягиваться в предсмертной конвульсии.

Как только несчастное животное издохло, Соня отвела от меня взгляд. Она деловито вытащила верёвку из развилки, снова перекинула её через плечо, повернулась к трупу спиной и поволокла его в направлении озера. Теперь я не хотел быть обнаруженным и вмешиваться, так как боялся, что выведу её из транса. Я немного отстал, и старался ступать как можно тише.

Время тянулось бесконечно долго. Мне казалось, прошли часы, прежде чем Соня достигла противоположного от дома берега озера. Она оставила тело на возвышении у самой воды и пошла обратно к хозяйственным постройкам.

До новолуния оставалось два дня, потому ночь была тёмной. Я же был одет в чёрное, и сливался с окружающим меня мраком. Платье Сони, напротив — было светлым, поэтому я хорошо видел её фигурку, бредущую по лугу. Был ли смысл тогда скрываться, я не знал. Ведь только недавно Соня смотрела на меня и улыбалась, пока душила пса. Узнала ли она меня? Осознавала ли что происходит? У меня не было ответов на эти вопросы.

Могу сказать, что действовал я без привычной для меня решительности, полагаясь больше не на скорость и точность моих умственных реакций, а на неясную интуицию.

Тем временем Соня дошла до сарая, вошла в него и почти сразу вышла с лопатой. Она вернулась к озеру и на моих глазах захоронила тело пса. Копала молча, не прерываясь, пока не закончила дело. Потом ещё какое-то время ходила вдоль берега, подбирая камни и ветки, из которых что-то соорудила на свежей могиле.

Затем она вернула лопату на место и пришла в дом. Я крался следом. Соня поднялась к себе. Стало тихо. Не зная, что делать я постоял некоторое время, а потом осторожно заглянул в её спальню. Дочь лежала на кровати, не переодевшись ко сну. Глаза её были закрыты, грудь мерно вздымалась. Она уснула. Я тихо вышел в коридор и пошёл к себе.

Опущу описание моих терзаний и переживаний в ту ночь, могу лишь сказать, что за завтраком Соня вела себя как обычно. И очень расстроилась, когда узнала, что пропал Буян. Я внимательно наблюдал за ней, пытаясь отыскать в её поведении признаки фальши и лжи, но не нашёл их. Было похоже, что она не помнит ничего о событиях прошлой ночи. И я не знал, радоваться этому или нет.

Я тоже вёл себя как обычно, стараясь замять это дело, надеясь, что это был какой-то разовый исключительный случай её болезни. Я даже не ходил к озеру и не смотрел, что Соня соорудила на могиле пса, чтобы никак не привлекать внимание к тому месту.

Но мне пришлось туда пойти через несколько дней, когда Август Альбертович всё же обнаружил захоронение. Тогда-то я и увидел впервые те странные символы, которые соорудила Соня из веток и камней.

В отношении могилы я отдал распоряжения точно такие, как если бы я не был свидетелем ужасной сцены убийства. И чтобы внутри Ирия не возникла атмосфера подозрительности, я сам и выдвинул гипотезу о том, что угроза исходит извне. И принял меры, как если бы и, правда, в это верил. Я велел всем ничего не говорить Соне о находке трупа, боясь, что это может пробудить в ней воспоминания о содеянном.

После исчезновения и ночи, проведённой ей в лесу, меня стали одолевать страхи за дочку.

Я не был рядом с женой, когда она решила наложить на себя руки. И не знал, в чём проявился в те дни упадок её духа, толкнувший на самоубийство. И с того горького момента, как я узнал о том, что овдовел, моим самым большим страхом было то, что и Соня может прийти к тому же мрачному финалу, что и её бедная мать.

Именно страхи толкнули меня на то, чего бы я никогда не стал делать при иных более благоприятных обстоятельствах, так как считаю, что вторгаться в личную жизнь людей безнравственно, а вторгаться в личную жизнь людей, которым ты близок и которые тебе доверяют — безнравственно вдвойне. Я знал, что Соня ведёт дневник, а потому улучив момент, когда дочка гуляла, нашёл его и прочитал.

Я очень боялся, что увижу там тёмные омуты безумия, полные жестокости и тайной жажды убийства. Однако по мере того, как я читал, ничего такого не обнаруживалось. Это был дневник вполне обычный по содержанию для девочки её лет. С замиранием сердца я приближался к месту, где она пропала, так как чувствовал, что проведённая в лесу ночь что-то коренным образом изменила в Соне.

Мои догадки оправдались. И я впервые узнал о монолите и заключённом в нём существе. Впрочем, не совсем верно. Эту легенду нам рассказывал нэнг, проводник моих геологов. Тогда я принял это как сказку, часть эпоса древнего народа. Но после прочтения дневника дочки, старые легенды начали обретать плоть прямо у меня на глазах. И самое главное — в них таилась угроза, суть которой мне не была ещё до конца ясна.

Я не знаю, попадёт ли дневник Сони в руки читающему эти строки, поэтому имеет смысл коротко пересказать, что именно заинтересовало меня в записях дочки и на какие выводы натолкнуло.

В день своего возвращения Соня оставила запись о том, что произошло с ней в ту злополучную ночь и наутро после. Это была самая длинная запись её дневника, которая кроме ожидаемого описания её злоключений содержала упоминание того, что я принял вначале за новое проявление болезни.

Соня написала, что услышала голос, который привёл её к какому-то камню с вырезанными на его поверхности не то узорами, не то письменами. Её галлюцинации чаще всего случались во время сильных душевных потрясений. Конечно, она очень испугалась, когда заблудилась в лесу, и не было ничего удивительного, в том, что к ней вернулись её видения. Также мне был понятен и характер её фантазий. Они представляли собой вариацию на тему легенды, которую мы слышали от нашего проводника.

Но меня смущало одно обстоятельство. Как слуховые галлюцинации могли вывести Соню к камню с письменами? Правда, камень тоже мог оказаться плодом её болезненных видений. И всё бы это так и осталось для меня частными проявлениями душевного недуга дочки, её бредовыми фантазиями,